Советский Союз настойчиво призывал и призывает всех, кому дорог мир, поставить гонку вооружений на тормоза, приступить к разоружению.

На Западе имеется немало таких деятелей, которые не скрывают, что им не нравится тот факт, что наша страна предпринимает одну конструктивную инициативу за другой в области разоружения. Но, спрашивается, почему бы Советскому Союзу не выступать с такими инициативами? Мы гордимся тем, что они близки сердцу советского человека, встречают сочувствие и поддержку со стороны других народов мира. Теперь дело — за правительствами западных стран.

Телефонный звонок в Белый дом

В шестидесятые и семидесятые годы инициативными шагами СССР во многом предопределялось заключение ряда договоров и соглашений в области ограничения гонки вооружений, в том числе ядерных. Крупным достижением явился Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космическом пространстве и под водой. 5 августа 1963 года в Москве этот договор подписали я, как министр иностранных дел СССР, государственный секретарь США Дин Раск и министр иностранных дел Англии Александр Дуглас-Хьюм. 10 октября того же года после обмена ратификационными грамотами между тремя его первоначальными участниками договор вступил в силу.

Подписанию договора предшествовали переговоры, состоявшиеся в Москве в июле 1963 года, в которых вместе с советским министром участвовал от США заместитель государственного секретаря Аверелл Гарриман и от Великобритании — министр по делам науки лорд Хейлшем.

Интересен в связи с этими переговорами такой эпизод. Работа над проектом договора уже приближалась к концу, однако оставался все еще один барьер, препятствовавший окончательной договоренности. Чтобы преодолеть его, требовалось найти ответ на вопрос, в каких случаях любой участник договора получал бы законное право выйти из него, если он этого пожелает.

Советский Союз внес предложение, чтобы каждый участник в порядке осуществления своего государственного суверенитета имел право выхода из договора, если связанные с содержанием договора исключительные обстоятельства поставят под угрозу высшие интересы данной страны. Иными словами, такая редакция исключала возможность использования для выхода из договора и, следовательно, его подрыва ссылок на произвольно указанные причины, не относящиеся к договору. Советское предложение отражало заботу о том, чтобы будущий договор представлял собой не конъюнктурное явление, а важный и длительный фактор международной жизни.

По первой реакции Гарримана и лорда Хейлшема ощущалось, что ни тот ни другой не оказались готовы к такой постановке вопроса. Правда, английский представитель получил вскоре принципиальное согласие Лондона принять наше предложение. Однако представитель США все еще не давал согласия, ссылаясь на то, что не может нарушить инструкций президента Кеннеди, не позволяющих ему это сделать.

Во время перерыва между заседаниями я предложил Гарриману взять трубку — телефон находился в соседней комнате — и прямо из особняка МИД СССР на улице Алексея Толстого позвонить президенту Кеннеди. При этом американскому представителю было высказано мнение:

— В условиях, когда окончательное согласование текста задерживается только из-за отсутствия договоренности по одному этому вопросу, вполне оправданно срочно информировать об этом лично самого президента. Он не может не оценить этого.

Надо отдать должное Гарриману — он принял этот совет и немедленно связался по телефону с Белым домом. Кеннеди сразу же дал указание принять советское предложение.

Когда заседание возобновилось, все три делегации одобрили предложенный советской стороной текст статьи IV — об условиях выхода стран из договора. Примерно через час готовый текст договора парафировали,[14] и переговоры успешно завершились.

Казалось бы, простое дело совершил Гарриман: позвонил президенту, проинформировал его о сути проблемы и получил ответ. Но будь на его месте другой человек, с меньшим влиянием и опытом, он мог поступить иначе, затеяв переписку с Вашингтоном. В этом случае с американского конца к рассмотрению всех «за» и «против» могли бы подключить солидный отряд экспертов, юристов, и еще неизвестно, какое мнение подготовило бы такое коллективное творчество.

Гарриман — бизнесмен и дипломат

Да, Аверелл Гарриман, несомненно, был видной фигурой в общественной жизни США. Трамплином к его выдвижению стало то обстоятельство, что он являлся представителем тех слоев крупного американского капитала, которым не чуждо чувство реализма в ведении дел с Советским Союзом.

Имя Гарриманов знает каждый взрослый американец. Такую фамилию носит семья хорошо известных железнодорожных магнатов. В США, наверно, найдется немного людей, которым бы не доводилось махнуть с востока на запад или с запада на восток по железной дороге Гарримана, доставшейся ему по наследству от отца. Старшие Гарриманы обладали той долей смелости, которая считалась необходимой для солидного бизнесмена в конце XIX — начале XX века. Они играли по-крупному, временами подставляя грудь под удары судьбы, решительно продвигаясь вперед на встречу со своей фортуной. Они вошли в число тех, кому удалось основательно пустить корни в экономику страны. Унаследовав солидное состояние, Аверелл Гарриман основал финансовую группу, которая и сегодня оказывает немалое влияние в мире банков, железных дорог, металлургии и других отраслях экономики.

Молодой Гарриман не обладал особыми амбициями по отношению к политике. Люди, хорошо знакомые с его биографией, придерживаются по этому поводу единого мнения: бизнес и еще раз бизнес, и прежде всего железнодорожный, — вот та стихия, которая поглощала внимание этого незаурядного человека.

В политику Гарриман шагнул лишь в тридцатые годы при Рузвельте. В американской администрации имелись люди, которые, следуя пожеланиям хозяина Белого дома, присматривались к видным и способным представителям прежде всего деловых кругов, с тем чтобы привлекать их к сотрудничеству с правительством. Именно в результате этого возник некий «мозговой трест» — такое неофициальное название позаимствовали из лексикона деловых людей, — который объединил представителей частного капитала, юристов, ученых. В их помощи нуждались правительство и сам президент.

Гарриман хотя непосредственно и не входил в этот «трест», но тем не менее занимал в период с 1933 по 1940 год ряд административных постов, в частности являлся советником президента по промышленным и финансовым вопросам.

Но вот грянула война. В силу логики событий в нее оказались вовлеченными и США. Сама жизнь требовала, чтобы на посту посла США в Москве находился человек влиятельный, предпочтительно из кругов большого бизнеса.

Советское руководство — это было известно Рузвельту — не очень высоко оценивало уже упоминавшегося посла Штейнгардта, работавшего в Москве в первый период войны. Его панические донесения в Вашингтон о том, что советская столица не устоит под напором гитлеровской армии, что советский фронт распадается, стали широко известны. Да он и сам не стремился оправдываться. Сменивший Штейнгардта посол Уильям Стендли проработал в Москве немногим более года (с апреля 1942 г. по сентябрь 1943 г.) и заметного следа после себя не оставил.

Выбор Рузвельта в конце концов пал на Гарримана, который к тому времени уже привлекался администрацией к выполнению отдельных политических миссий. Так, в марте 1941 года он был назначен специальным представителем президента в Англии по осуществлению закона о ленд-лизе, а в конце сентября того же года возглавлял делегацию США на Московской конференции трех держав по вопросам взаимных военных поставок.

О Гарримане немало написано и сказано. Но мне хотелось поделиться с читателем и личными впечатлениями об этом человеке, которого хорошо знал более сорока лет.

Предложение стать послом США в СССР Гарриману импонировало. Он не делал из него большой тайны. Мне, человеку, недавно прибывшему в Вашингтон, это тоже стало известно. Гарриман привык заниматься крупными делами: бизнес — так уж большой бизнес; политика — так уж политика большая; если работать в другой стране — так уж в стране крупной. Кстати, еще в годы нэпа Гарриман получил на Кавказе концессию в районе Чиатурского марганцевого месторождения.