— И я собирался отдать свое сердце тебе? Будь ты проклята, и будь прокляты все женщины! — закричал Патан в ярости.

Его словно объяло огнем. Один раз Люсинда уже видела его в такой ярости — тогда на перевале он убивал напавших на нее разбойников, и его руки были залиты их кровью. Больше не глядя на Люсинду, Патан шлепнул ладонью лошадь и вскочил на нее на ходу, а затем галопом понесся из ворот и по насыпной дороге.

— Мунна! — у Люсинды пересохло в горле, и она едва ли слышала собственные слова. Она ощутила вкус океана и поняла, что это ее собственные слезы. Потом она снова крикнула: — Мунна!

Слово эхом отдалось от стен дворца. Он уехал. Из ниоткуда появилось облако и закрыло солнце. Двор погрузился в тень.

— Я никогда не хотела этого, — прошептала она, обращаясь к пустым воротам. — Я никогда не хотела, чтобы ты менялся, дорогой Мунна, — она всхлипнула, у нее перехватило дыхание. — Возвращайся. Позволь мне тебе это сказать.

Люсинда вздрогнула, поправила юбку, глубже воткнула шпильки в волосы, потом развернулась и пошла прочь. Ее не видел никто, кроме одного человека, который только посмеивался над случившимся.

— Пока мы отсюда не уедем, почему бы тебе не поносить сари, сестра? — спросила Майя.

Они с Люсиндой пришли к широким качелям в саду леди Читры. Обе теперь лежали на спине и глядели сквозь листья мангового дерева на облака и голубое небо. Веревки по углам тихо поскрипывали. Девушки лежали так, что их головы слегка касались друг друга. От близости им обеим становилось легче. Майя рассказала Люсинде о своем разговоре с Джеральдо. После этого Люсинда рассказала Майе про Патана и про то, что произошло во дворе. Теперь у них не было секретов друг от друга.

— Я не смею об этом думать, сестра. Я должна думать о том, что есть, а не о том, что могло бы быть.

— Время еще остается.

В том месте, где голова Майи касалась ее собственной, Люсинда чувствовала легкую вибрацию при каждом слове. Это было щекотно. Люсинда улыбнулась. Когда Майя задала следующий вопрос, Люсинда почувствовала, как у нее гудит голова.

— Ты никогда не думаешь о смерти?

Вопрос Майи ее не удивил. Теперь у них обеих был мышьяк, а, когда носишь при себе яд, мысли о смерти естественны. Конечно, если бы рядом находилась леди Читра, Майя не стала бы касаться этой темы, но Читра не выходила уже несколько дней, с тех пор как пришло письмо Да Гамы.

— По правде говоря, я больше думаю об убийстве, чем о смерти, сестра, — тихо ответила Люсинда. — Но ты спросила, думаю ли я о ней… Отвечаю: да, думаю.

— Как ты ее представляешь?

Люсинда долго не отвечала. Майя ждала, затем снова заговорила.

— Я думаю, что это холод, словно тень, — Майя сделала паузу. — Так было, когда умерла моя мама.

— А что потом? — спросила Люсинда.

— Я думаю, что это сон. Какое-то время темнота. Затем ты видишь свое следующее тело. Оно сияет для тебя, освещая путь, ждет тебя. Ты надеваешь тело ребенка, как сандалию на ногу. Затем начинается другая жизнь.

— А разве нет конца? — теперь не ответила Майя. Люсинда продолжила: — Когда я умру, я хочу конца. Я хочу, чтобы меня обнимали его руки. Я хочу в последнюю минуту видеть его глаза, а своим последним дыханием почувствовать его поцелуй.

Люсинда говорила так тихо, что Майя едва слышала ее из-за скрипа качелей и веревок.

Майя протянула руку и коснулась лица Люсинды.

— Сестра, разве у тебя совсем нет надежды?

Люсинда сжала ее пальцы.

— Теперь для меня ничего не осталось, кроме смерти. Я умру или буду ходить среди живых с мертвым сердцем. Или, может, я убью.

— Кого? — спросила Майя.

— Кого бы убила ты, сестра? Кто разрушил твою жизнь?

В мыслях Майи промелькнуло полдюжины лиц.

— Я не должна так думать, — прошептала она.

— А я не должна носить сари, — ответила Люсинда. — Это то же самое: некоторые мысли слишком болезненны, чтобы их себе позволять.

Качели медленно раскачивались, сверху подрагивали ветки. Люсинда лежала в теплой одежде под дневным солнцем и стала медленно погружаться в сон.

Сквозь дремоту она услышала, как говорит Майя. Голос шел словно изнутри ее самой. Каждое слово, вибрируя в месте соприкосновения их голов, создавало яркий образ в сонном мозгу Люсинды.

— Прошлой ночью мне снился сон, — сказала Майя. — Мой дух перенесся на планету Гуру, где меня нашла моя любимая наставница. Она взяла меня за руку, и мы полетели. Она живет там наверху горы, на острове в океане из чистого молока. Небо было ясным и наполнено яркими звездами. Мы летели так высоко, что я уже думала коснуться солнца, но потом мы внезапно начали спускаться. Я думала, что мы падаем, но гуру крепко держала меня и показала на океан. Мы нырнули в молоко.

Я увидела, что океан — это та самая пустота, из которой появляются все создания. Он был абсолютно спокойным, безмятежным, готовым создать бесчисленные множества живого. Когда мы вдвоем плыли по нему, молоко принимало миллионы форм. Пузырьки превращались в предметы, которые мгновение спустя растворялись и исчезали.

Моя гуру привела нас к гигантскому строению, белому, словно побелевшие старые кости. Оно показалось мне огромной колокольней. У бесконечных стен бурлило молоко. Я увидела там миллион вырезанных ярких белых фигур. Мужчины и женщины — не боги, а люди, такие, как мы, — прижимались друг к другу, касались друг друга и переплетались друг с другом. Все они были парами. Все! Они обнимались, целовались и совокуплялись всеми возможными способами.

Затем я увидела, что это не резьба, а живые люди, которые вздрагивают и извиваются в яростных объятиях. Миллион, миллионы пар, соединенных в бесконечной страсти. Они были везде, где только мог видеть глаз.

Вскоре гуру повела меня назад, прочь от бурлящей воды и совокупляющихся пар, и наконец я увидела строение полностью. Огромная башня тянулась в бесконечное небо и уходила в бесконечную глубину. Каждый дюйм ее поверхности казался живым от различных форм страсти и желания.

«Что ты мне показала, гуру?» — закричала я. Но вместо ответа она только взяла мою руку, и мы полетели вниз, вдоль всей длины огромного шпиля. У меня кружилась голова. Башня была такой огромной, а мы — маленькими, как мошки, рядом с ней. Тогда моя гуру вытянула руку и показала мне, что основание башни далеко внизу окружено огромным и удивительно красивым кругом, пульсирующим, словно кольцо света. И я резко вдохнула воздух, поскольку наконец поняла, что вижу.

«Это желание, дочь, бесконечное проникновение, которое на протяжении вечности создает вселенную, — сказала мне моя гуру. — Это огромный лингам Шивы, источник всего созидания, а вон там — безграничная плодородная йони Богини, которая охватывает его и принимает в себя. Их бесконечное желание созидает сквозь время в трех мирах. Ты удивляешься, что страстно хочешь почувствовать эту пульсацию у себя в душе? Желание — это суть богов, дочь моя, и мы болезненно хотим почувствовать, как эта божественность живет внутри нас».

Голос Майи по мере приближения к концу рассказа становился все тише. Люсинда уже дышала глубоко и ровно. Они вместе качались и спали под длинными темными ветками и ярким небом — и вместе мечтали.

На следующий день Люсинда в одиночестве стояла на веранде и смотрела на озеро, туда, где прибрежная дорога подходила к насыпной. Вдоль всего дальнего берега на высокой траве сукновалы расстелили длинные куски яркого, только что сотканного шелка, чтобы он высох на солнце. Шелк трепетал на ветру, словно перья гигантской птицы. Но эта картина не могла отвлечь Люсинду. Она не отводила глаз от дороги.

Поэтому она не заметила, как подошел Джеральдо и сел на ограждение рядом с ней. Наверное, он нашел какой-то способ ходить так, чтобы его сапоги не стучали. Во всяком случае, он оказался рядом, глаза, как и всегда, блестели, на губах играла ироничная и двусмысленная, намекающая на что-то непристойное улыбка.