— Я рад, что никогда не учился читать, — сказал Слиппер.

— Но если женщинам не положено произносить эти слова вслух, почему танцовщиц обучают чтению? — спросила Люсинда.

— Я часто сама об этом задумывалась. Может, потому что тексты, которые должны изучать девадаси, слишком скучны для брахманов, например, «Натьясутра», книга о танцах, или «Камасутра», книга о любви. Может, потому что многих девадаси в конце концов продают мусульманам и брахманы знают, что там у нас не будет доступа к священным текстам, — она грустно покачала головой. — Но, конечно, это кажется маловероятным, не так ли? Если бы их на самом деле заботило наше благополучие, они бы не стали нас продавать.

Конечно, Люсинда и раньше знала, что эта Майя — рабыня, но по какой-то причине слова баядеры дошли до самой глубины души и произвели сильное впечатление.

— Пожалуйста, не удивляйся так сильно. Меня купила твоя семья.

— Что? — заикаясь, пробормотала Люсинда.

— В этом нет ничего особенного, — вставил Слиппер, почувствовав ее растерянность.

— Какая разница для меня — для кого-либо из нас? Это просто еще одна жизнь. Теперь я рабыня… Разве я не была королем? Деревом? Собакой? Неприкасаемой? Я рождалась миллион раз, и меня ждет еще миллион перерождений.

Люсинда ничего не сказала. Она часто слышала, как купцы богохульствуют подобным образом. Но Майя была такой красивой, с почти такой же белой кожей, как у нее самой, и такой молодой, одного с ней возраста, что Люсинде было неприятно узнать правду: девушка является лишь собственностью какого-то мужчины.

— Он тоже раб, — сказала Майя и показала глазами на Слиппера.

Слиппер распрямил спину, чтобы казаться как можно выше:

— Не позорно быть рабом, госпожа. Дело не в том, кто ты, а в том, что ты делаешь, как поступаешь.

— Да, — согласилась Майя. — Этому нас также учит «Гита», — у нее блестели глаза, словно ее забавляло смущение евнуха. — В противном случае я не предложила бы себя для продажи.

— Ты сама предложила стать рабыней? — Люсинда резко вдохнула воздух.

— Почему бы и нет? Как говорит Слиппер, это не позорно. Наш храм почти уничтожили наводнения, а шастри[21] намекнул, что может получить за меня хорошую цену. Я уверена, что это спасло храм.

— А твоя семья?

— Я сирота столько, сколько себя помню. Моя гуру умерла. Она была всей моей семьей, но исчезла во время наводнения. Так почему бы и нет? Почему ты так поражена?

— Я ничего этого не знала, — ответила Люсинда.

— Ты думала, что я родилась рабыней, как ты?

Люсинда закрыла рот рукой.

— Как ты смеешь?! Я — свободная женщина!

— Правда? — мягко сказала Майя. — У тебя есть дом? Кошелек, полный золота? Ты ходишь и ездишь туда, куда захочешь? Заводишь любовника, когда пожелаешь, или не заводишь вообще, если тебе не хочется его иметь?

Люсинда нахмурилась.

— Ну, тогда прости меня пожалуйста, — продолжала Майя. — Я думала, что ты такая же, как все другие женщины фарангов — собственность какого-то мужчины, у которой нет никакой свободы. Девственница, предлагаемая богатому мужчине, чтобы объединить две богатые семьи, или жена, ценность которой заключается только в рождении сыновей.

— Я прощаю тебя, — ответила Люсинда. В последовавшей тишине она почувствовала бесконечное качание погруженного в тень паланкина, и ей снова захотелось оказаться на твердой земле.

— Я не очень хорошо себя чувствую, — сказала она наконец. — У меня болит голова.

Люсинда прилегла на подушки, прикрыла лодыжки широкими юбками и закрыла глаза. Но она чувствовала взгляды двух других попутчиков. Паланкин качался и скрипел, словно лодка, подбрасываемая волнами. Через несколько минут Люсинда заснула.

Когда бесконечное раскачивание паланкина прекратилось, Люсинда проснулась.

— Где мы? — спросила она.

— Мы проехали Вальпой и только что остановились у какого-то дома, — сообщил Слиппер, который выглядел обеспокоенным. — И мы проехали мимо очень хорошей гостиницы.

Люсинда последней спускалась по серебряной лестнице, приставленной к боку слона. Слиппер стоял в сторонке и с серьезным видом разговаривал с Майей, которая старалась не показывать раздражение.

Широкий, уютный двор выходил на глубокую долину. Солнце садилось, и его красные лучи окрашивали горы на востоке. Слуги-индусы снимали багаж и поспешно заносили его внутрь. К Люсинде подошел Да Гама.

— Твой дядя договорился, чтобы мы провели ночь здесь. Это дом Фернандо Аналы, одного из торговых партнеров твоего отца.

— Не думаю, что я когда-то с ним встречалась, — ответила Люсинда.

Высокий индус в блестящем шелковом тюрбане появился в дверях дома и спустился с веранды.

— Мой господин желает вас поприветствовать, — сказал он на сносном португальском.

Затем он натянуто, но правильно поклонился, как принято у фарангов, и даже добавил легкое движение пальцами, когда разводил руки в сторону. Подняв голову, он посмотрел на Люсинду, Да Гаму и Джеральдо, а потом широким жестом показал им на дверь. Остальные поняли, что их не приглашают. Люсинда смущенно посмотрела на Майю. Майя кивнула. Казалось, ее это не беспокоило.

Слуга повел их по темному коридору, освещенному свечами, стоявшими довольно высоко, в большой зал, почти пустой, если не считать кресла в дальнем конце, больше похожего на трон. Слуга кланялся каждому из них, когда они входили, затем закрыл за ними двустворчатые двери.

Стук сапог Да Гамы по деревянному полу эхом отдавался от высокого потолка. Рядом с троном так ярко горело полдюжины факелов, что было трудно рассмотреть, кто там сидит. У ног мужчины расположился мастифф. При виде гостей он поднялся, а при приближении Да Гамы зарычал, но хозяин один раз шлепнул его, и пес снова сел.

Когда они добрались до тропа, Да Гама, обнажив голову, поклонился, взмахнув рукой с зажатой в ней шляпой с широкими полями.

— Джебта Да Гама к вашим услугам, сеньор. А это Джеральдо Сильвейра и Люсинда Дасана. Ваш друг Карлос Дасана посылает вам наилучшие пожелания.

Джеральдо также поклонился, Люсинда присела в реверансе.

В ответ хозяин дома поднялся. Он оказался гораздо меньше ростом, чем ожидала Люсинда.

— Во имя Пресвятой Девы Марии и Иисуса Христа, нашего Спасителя, я приветствую вас в своем скромном жилище.

У него был тонкий голосок и едва различимый акцент. Когда он прошел вперед, чтобы поприветствовать гостей, и попал в яркий свет факелов, Люсинде потребовалось время, чтобы переварить увиденное.

Фернандо Анала оказался индусом.

Он был одет как португальский торговец: в длинный сюртук, короткие штаны до колена, кожаные ботинки, то есть почти так же, как Джеральдо, только золотой тесьмы оказалось больше. Но сам он был маленьким, смуглым и хрупким на вид — явно индус. Люсинда видела многих индийских женщин в европейском платье, но мужчину — ни разу. Он напомнил ей обезьяну шарманщика.

— Фернандо Анала к вашим услугам, — сказал он, отвечая на поклон Да Гамы. — Я с гордостью произношу это имя, которое получил, приняв христианство. Но вы не должны называть меня сеньором… Поскольку у нас один Отец, вы должны называть меня брат Фернандо, — с этими словами Анала подошел к Да Гаме и обнял солдата маленькими ручками. — Брат, — сказал он во время объятия.

Да Гама выглядел ошарашенным и не пошевелился. После этого Анала повернулся к Джеральдо.

— Брат, — прошептал хозяин дома.

Джеральдо уже в достаточной мере пришел в себя и смог ответить на объятия.

После этого Анала направился к Люсинде. Она не могла отвести от него взгляда. Глаза хозяина дома блестели в свете факелов и словно светились на фоне темной кожи. Казалось, он колебался, но выглядел возбужденным, обнимая ее за талию.

— Сестра, — вздохнул он, прикладывая голову к ее груди. Его редеющие надушенные волосы были заплетены в косичку. Люсинда смотрела на его темную макушку, пока он прижимался к ней.