Беду он почувствовал заранее, еще в электричке, и потому высадился на станцию раньше, в Лемболово. Первые полтора километра он неспешно и размеренно шел вдоль железнодорожной насыпи, но потом, подталкиваемый предчувствием, перешел на бег. За речушкой со смешным названием Кожица Мишка свернул от насыпи в лес и, умерив дыхание, зашагал тише и медленней, подходя к Храму с юго-запада.
И вот теперь Мишка стоял за толстой сосной, слегка пригнувшись, принюхиваясь к запаху гари и прислушиваясь к посторонним шумам в безмолвном, будто бы вымершем лесу. Медленно повернув голову из стороны в сторону, Мишка оглядел окрестности и так же медленно двинулся вперед, осторожно ставя ноги, пригибаясь под низкими ветками, стараясь создавать как можно меньше шума.
Но один раз он все-таки нашумел – наступив на что-то мягко-упругое. Мишка поглядел под ноги и отшатнулся назад, споткнулся об гнилую корягу и с шумом упал на груду сухих веток. Из-под кучи хвороста и прелых прошлогодних листьев торчала человеческая кисть; именно на нее Мишка и наступил. Полежав на ветках и глядя на эту кисть остановившимся взором, он бесшумно поднялся и снова внимательно огляделся и прислушался. Тихо и безлюдно. Мишка присел на корточки рядом с торчащей из-под лесного хлама рукой и осторожно разгреб ветки и листья, освободив из-под кучи голову и плечи молодого мужчины, лежавшего ничком.
Мужчина был мертв и уже окоченел. Первое Мишка определил, даже не пытаясь дотронуться до его тела, не говоря уж о том, чтобы щупать пульс, – причина смерти была слишком хорошо видна: небольшая колотая рана чуть ниже левого уха. Волошин знал такой тип ранений – снизу вверх под основание черепа тонким клинком, который при правильном ударе вонзался в мозг. Мишка осторожно разгреб остальной хлам, высвободив все тело мужчины, и перевернул его. Одетый в просторную легкую куртку серого цвета и такие же просторные серые брюки, он казался ничем не примечательным, но на левом боку под курткой Волошин почувствовал, когда переворачивал, твердую выпуклость. Расстегнув куртку, Мишка обыскал мужчину, разложил добычу на траве: пистолет Макарова в удобной поясной кобуре, запасной магазин к нему, тощий потертый бумажник и красную книжечку милицейского удостоверения личности. Открыв удостоверение, Мишка прочитал: «Старший лейтенант Ковалев Сергей Петрович, оперуполномоченный уголовного розыска Приозерского РУВД».
Повертев «корку» в руках, Мишка сунул ее в карман куртки убитого, а пистолет в кобуре повесил себе на бедро, запасной магазин положил в карман, в другой карман сунул небогатое содержимое бумажника – мятые десятки, общей суммой в сто рублей. Покойному оперу Ковалеву они уже были ни к чему, а у Мишки каждый грош был на счету.
До Орехова Мишка смог добраться только сегодня. Приехав в Питер поздним вечером двадцатого, вымотанный до предела, Волошин едва добрался до дома своей двоюродной сестры, к счастью, жившей на Измайловском проспекте, совсем рядом с Варшавским вокзалом. Кое-как объяснившись и перехватив сосисок с макаронами, Мишка вырубился, словно кто-то отключил в нем внутренний тумблер.
Проспал Волошин ровно сутки, проснувшись вечером двадцать первого. Проснулся почти с той же тяжестью в теле и голове, что и сутки назад, словно и не спал вовсе. Проснулся только потому, что Женька, напуганная такой спячкой, растолкала его. Тяжело переставляя ноги, Мишка добрел до туалета, потом залез под душ. Раны полностью затянулись, оставив только красноватые рубцы. Кости тоже почти срослись, и переломы требовали только тугих повязок. Нытье в ранах поутихло, но зуд стал сильнее.
Коротко ополоснувшись под тугими струями, Мишка вернулся в комнату и застал там теплую компанию – к Женьке, грызшей гранит науки в Пединституте, пришли однокурсники, выставившие на низкий стол пару литровых бутылок «Столбовой» водки и несколько пакетов сока – яблочного, персикового и виноградного. Вяло улыбнувшись, Мишка поднял протянутый ему стакан.
Весь следующий день Волошин снова спал как убитый, проснувшись лишь к полуночи. И тотчас же с жадностью набросился на еду. Видимо, его организм перешел на полную саморегуляцию, залечиваясь во сне, когда меньше тратится энергии на движение, а в перерывах – поглощал пищу, восстанавливая затраченную на лечение энергию.
Правда, вечером двадцать второго Мишка уже не чувствовал себя разбитым и в сон больше не клонило. Снова вымывшись под душем, Волошин подмигнул сестре и отправился в ближайший круглосуточный магазин за водкой – почему-то снова захотелось выпить.
И лишь сегодня утром он поехал в Орехово, чтобы наконец разобраться в том, что же с ним сделали, и главное – зачем? Он понимал, что это наивные вопросы, что глупостью была вся эта затея, но он поехал. И вот теперь сидел рядом с трупом опера угро, вдыхая гарь, которую нес от Храма ветер.
Неслышно поднявшись. Мишка прошел вперед, чувствуя, как усиливается запах гари – обугленного дерева, обгорелого кирпича и железа, сгоревшей плоти и какой-то синтетики. Мишка помнил – похожий запах оставался после того, как сгорал напалм. Присев на опушке, прикрытый со всех сторон кустами, Волошин раздвинул ветки.
Вся территория бывшего пионерлагеря напоминала огромное кострище. Кое-где поднимались закопченные кирпичные коробки, металлические каркасы щитовых времянок. Почерневшие от копоти турники и брусья на спортплощадке были погнуты и перекручены. Кое-где еще курились дымки догорающих построек. Там и здесь виднелись воронки, стены кирпичных построек были выщерблены пулями и осколками. У покосившихся ворот стояли два милицейских «рафика», в которые уже грузились люди в штатском. Пара милиционеров в форме лениво бродили по территории, видимо, уже закончив свои дела.
Мишка опустился на колени и спрятал лицо в ладонях. Какие бы сомнения его ни обуревали и какие бы вопросы он ни хотел задать наставникам, а может, – и Учителю, все-таки здесь был его дом, здесь были самые близкие ему люди, поддержавшие его в минуты душевного смятения, подарившие новый смысл жизни. И теперь все это было в прошлом – все и всё уничтожены, убиты, сожжены безжалостным огнем. Волошин тяжело помотал головой. Жизнь снова стала серой и пустой, как пыльный чердак.