Пальцы разжались, и Витька рванулся к поверхности. Изо всех сил ударил кулаком по ледяному потолку над собой. Еще раз. И еще раз. О, чудо – лед треснул и выгнулся. Ударив еще раз и почувствовав, как рука прошла сквозь лед, Вигька, раня пальцы в кровь, ломал края, не понимая уже ничего, забыв обо всем на свете, лишь бы выбраться из удушающей безвоздушной ловушки.

Он вынырнул и увидел перед собой бородатое лицо незнакомого молодого человека, лежавшего плашмя на льду и медленно ползшего к полынье. С хрипом и тяжким стоном втянул в себя воздух.

Очнулся Витька уже в машине «скорой помощи» – голый и завернутый в колючее шерстяное одеяло. Он приподнялся, но здоровенный санитар легко уложил его обратно на носилки.

– Лежи, – пробасил тот, – и так намучались, пока со льда тебя вытаскивали.

– А Сережка? – прохрипел Витька. Санитар посмурнел.

– Не нашли пока твоего дружка. Ты-то непонятно как жив остался. Мужик, что тебя вытащил, говорил, что минут десять подо льдом был, пока не вынырнул. Ляг и лежи, – вдруг рявкнул санитар.

От этого резкого звука все почему-то поплыло перед глазами Витьки, и он снова отключился.

Позднее Витька, ставший через год Крысоловом, а потом и Чистильщиком, не раз вспоминал это происшествие; вспоминал первого человека, погибшего из-за него.

Брат Самэ, припадая на левую ногу, шел по обочине дороги. Боль и опустошенность владели им целиком. Он чувствовал себя вывернутым наизнанку, выпотрошенным. Этот странный человек, что отпустил его живым и – относительно – здоровым, буквально высосал из него, словно вампир – кровь, информацию, а с ней и эмоции, боль, веру. Брат Самэ вновь почему-то стал ощущать себя Мишкой Волошиным, тем сержантом запаса, безработным олухом, что вступил два года назад в общину Синро Хикари. Только от беззаботности тех лет у Мишки не осталось и малейшего следа, словно он прожил длинную жизнь. Сейчас Волошин ощущал только безмерную усталость, боль в едва зарубцевавшихся ранах и глобальную опустошенность.

Мишка спустился в кювет и сел на чахлую пыльную траву. Нога болела, ныли пробитые пулями плечи. Этот странный человек, допрашивавший его, пообещал, что раны затянутся за пяток дней. Сейчас раны, уже не кровоточащие, только тупо болели. Голова кружилась, напичканное анальгетиками тело было вялым, подрагивало время от времени крупной дрожью. К счастью, от окраины Новгорода до поворота до Батецкого Мишку подбросил попутный драйвер на ветхой «Колхиде». Мужичок был весьма разговорчивый, утомив Волошина обилием местных сплетен и историй.

Рядом скрипнули тормоза, Михаил, с трудом ворочая шеей, повернул голову в сторону дороги. На обочине стоял фургон «ГАЗ-66». Из кабины высунулся отдаленно знакомый усатый мужик.

– Подвезти?

– Куда едете? – тяжело ворочая языком, отозвался Мишка.

– В Черную.

– До Городни подбросьте, – тяжело вставая, произнес Мишка. Надорванные связки отозвались острой болью. С трудом влез в кунг. Там никого не было, и Волошин разлегся на полу, постаравшись максимально расслабиться. Это ему удалось, и Мишка пролежал в полуобмороке пятнадцать минут, пока не почувствовал, что машина остановилась.

Выбравшись из фургона, Мишка через силу помахал рукой водителю, натянуто-благодарно улыбнулся и побрел в сторону дома, где жили его тетка Лена с дочерью Катей и сыном Вовкой. С трудом поднялся по трем дощатым ступеням низкого крыльца, толкнул дверь. Заперто. Значит, тетка Лена была на ферме, вечерняя дойка, а Катерина и Вовка опять где-то шлялись с местной молодежью. Медленно сползая плечом по обшарпанной двери, Волошин опустился на крыльцо и пошарил по карманам матерчатой армейской куртки, подаренной тем, кто допрашивал его. Наткнулся на полупустую пачку сигарет и коробок спичек. Закурил, впервые за два года нарушив табу на никотин. Тянуло в сон; именно уснуть, а не потерять сознание – какая-то тягучая усталость разъедала сознание, мешала воспринимать реальным окружающий мир.

Тот странный человек, что допрашивал Мишку на берегу водоема, почему-то оставил его в живых, и теперь Волошину хотелось как-то оправдаться перед собой за этот нежданный подарок.

Чистильщик покрутил головой – у дежурной закладки Синдиката его никто не ждал, но она была полупустой. Безотчетно повинуясь непонятному предчувствию, Чистильщик извлек из тайника две цинки патронов калибра 7,62 мм, ручной пулемет Калашникова, магазины, набитый под завязку гранатами Ф-1 подсумок и десантный АКМ. Все это он соскладировал в новый «уазик», который выкатил из гаража, где была устроена его личная закладка.

Все то же предчувствие привело его на берег Ильмень-озера. Загнав машину в кустарник, Чистильщик быстро смазал подушечки пальцев французским составом SM, переоделся в камуфляжный комбинезон, поверх него надел разгрузочный жилет, представлявший собой большой подсумок для гранат и магазинов. Неторопливо набил патронами полтора десятка длинных рожков РПК. Задумчиво повертел головой – проклятое предчувствие не отпускало. Зачем-то оглянулся на стены древнего монастыря на холме, в очередной раз усмехнувшись тому, насколько православные выбирали отменные места для своих сооружений, не иначе как на культовых точках язычников – сила так и перла из земли. И, заряжаясь этой силой, Чистильщик сбросил с плеч многодневную усталость, онемение мышц и отупение сознания, словно кто-то сдернул паутину с разума и тела. Или что-то – в богов Чистильщик почти не верил, холодно-рассудочно констатируя их наличие, но не допуская божественного вмешательства в дела людские.

Подхватив РПК, Чистильщик бесшумно двинулся по опушке подлеска к берегу озера, застывшему неподвижным зеркалом. Царило полное безветрие, лишь тонкие листики берез тихо шелестели, напоминая об атмосферных токах воздуха. Несмотря на прохладную погодку, водная гладь манила к себе, звала окунуться. Но Чистильщик удержался, не поддался на этот зов. И не зря.