– Как тебя зовут? – напористо спросил Мишка, перейдя на «ты». И тотчас же сконфузился от этого. – Я имею в виду, что надо же как-то обращаться.

Чистильщик рассеянно усмехнулся, глядя на верхушки башен.

– Зови меня Вадимом, – и сам опешил от своего ответа. «Почему именно Вадим? – подумал он. – Пожалуй, половина моих знакомых знает меня под этим именем».

Эти роды ничем не отличались от множества других, что повидали стены этой старой акушерско-гинекологической клиники. То есть – почти ничем. Единственной их особенностью было лишь то, что за самим процессом следили два человека, коим было не место в родильном отделении. Да и то, что новорожденного сразу же, едва его состояние было признано врачами как стабильное, был погружен в специальный прозрачный бокс и увезен.

А еще через два часа после родов увезли и роженицу, прямо на глазах врачей заковав в необычно массивные и тяжелые наручники. И врачи молчали, лишь с особым тщанием выполняли свою работу, стараясь, чтобы выжили и роженица, и новорожденный. Это все, что они могли сделать, не смея протестовать против действий людей, предъявивших красные книжечки с магическими словами Комитет Государственной Безопасности.

Точно так же они не смогли явно протестовать из-за устроенной в клинике засады, которая, правда, была снята в то же утро, так как отец ребенка был схвачен в регистратуре. На него нацепили такие же наручники необычной формы и оглушили, как и роженицу, гигантской дозой транквилизатора. После такой дозы никто не смог бы выжить – но мужчин и женщин из КГБ это не интересовало.

Лишь намного позже один из врачей – профессор Гринберг, которому эта ночь врезалась в память, – узнал, что КГБ никогда не проводила операции в клинике Отта. Ни в этот день, ни раньше, ни позже.

Они снова собрались вместе, на сей раз – сугубо ограниченным составом, лишь те, чьей сферы влияния касался обсуждаемый вопрос. Вопрос, касавшийся уже не вопросов внешней безопасности или политики в отношении «диких» аномалов. На сей раз вопрос касался одного, что можно записать только большими буквами: ВЫЖИВАНИЕ. И даже если эта проблема обсуждалась экивоками, все равно каждый чувствовал, что они перешли грань, за которой – полное уничтожение.

Не понимал этого лишь один человек, именно тот, кто созвал совещание. Вместо того чтобы собрать всех Глав, сегодня за стол уселись только руководители Прибалтийского, Северо-Европейского и Центрально-Российского филиалов.

– Господа, – обведя всех взглядом, негромко, но внушительно произнес Боров, – я полагаю, мы все прекрасно понимаем, ради чего собрались. Непосредственной угрозе подвергается сейчас центр нашего Синдиката. Его Главы. Из наших агентурных источников в Латвийской контрразведке мы получили информацию, что в их руки на короткое время попал один из аномалов, сумевший достаточно скоро ускользнуть, причем – бесследно.

Далее. В Гатчинском районе Ленинградской области произошло столкновение между местными бандитами и, предположительно, двумя аномалами женского пола. Исходя из двух вышеупомянутых донесений, мы можем сделать предположение, что имеем дело с аномалом, носящим агентурный псевдоним Крысолов, и двумя незарегистрированными, но обученными аномалами – сестрами Мирдзой и Мартой Кроненберг, напрямую связанными с вышеупомянутым Крысоловом.

Боров перевел дух. Глава Северо-Европейского филиала усмехнулся – ни один из оперативников, каким он когда-то был сам, не смог бы изъясняться в подобном канцелярском стиле. Боров заметил эту усмешку и нахмурился. Он всегда не терпел насмешек над своим сугубо административным прошлым и никогда не спускал его бывшим оперативникам. Но сейчас был вынужден промолчать – благополучие организации и лично его, Борова, зависело от этих людей, что умели принимать решения в мгновение ока, предпочитавших независимость от командных структур и не чуравшихся пролития крови.

– Я считаю, – насупившись, продолжал он, – что началась спланированная атака на Северо-Западный филиал и руководство всем Синдикатом в целом.

Первым ответом на эту сентенцию снова были кривые усмешки.

– Но вы поймите, – негромко произнесла Еленка, – это все не укладывается в голове.

Они сидели в пластиковых креслах за такими же пластиковыми столиками под открытым небом. Справа от Чистильщика гудел железнодорожный вокзал, слева – автовокзал, вокруг кишели и толкались люди, снующие от одного вокзала к другому. В другое время он выбрал бы место поспокойнее, но не сейчас – в толчее ему было легче выследить «хвост», буде он есть, нежели в пустынном месте. Мишке он поверил, но никто не давал гарантию, что к перебежчику не прилепили этот самый очень длинный «хвост». А Мишка вызвался добровольцем, помощником в его нелегких поисках. Так что было неразумно ни отпинывать его сразу – вторая пара рук никогда не лишняя, ни попытаться отследить, кто же его ведет (если ведет). Но пока все было чисто.

– А вам, девушка, – жестко ответил Чистильщик, – вовсе ни к чему укладывать что-то в голове. Не ваше это дело.

И тут Мишка сорвался. Он звучно врезал по пластику стола ладонью и приподнялся со стула.

– Не смейте так говорить с ней, – придушенно крикнул-просипел он. – Не смейте!

Чистильщик долго и сумрачно поглядел на него. Потом откинулся на спинку кресла, закурил и снова поглядел – прищурившись, но без обычной своей усмешки в углах губ и глаз.

– Ну – извини, – протянул он. – Только прав-то сейчас я. На хрена это ей? И так знает больше, чем нужно. А, как известно, меньше знаешь – крепче спишь. Я бы сказал, не крепче, а спокойней. Те, кто знает слишком много, тоже крепким сном спят. Только – беспробудно.