Я пел, легко заменяя забывшиеся слова универсальным "на — на — на — на". Главное — мотив, всё остальное второстепенно!

И вот, наконец, настал черёд марша авиаторов, того самого, где "выше, выше и выше, стремим мы полёт наших птиц". Концерт неожиданно прервал чихнувший двигатель. Как раз на том самом месте, где я собирался спеть о пропеллерах, в которых "дышит спокойствие наших границ".

Левый движок заработал с переменным успехом, как‑то странно прокручивая винт. Он то вращался с прежней скоростью, сливаясь в полупрозрачное колесо, то спотыкался, как уставшая лошадь, и я различал в сияющем диске чёрные росчерки лопастей.

Немного погодя к "захворавшему" присоединился и правый мотор.

Самолёт на миг потерял в тяге, на приборной панели заморгали лампочки, несколько раз вякнул бипер.

Я бросил взгляд на циферблаты датчиков: стрелка бензиномера дрожит возле нуля, указатель скоростемера застыл на отметке 300, время полёта по бортовому хронографу четыре часа.

Горючка на исходе, а мы пролетели всего половину пути! Полный пипец, особенно, если учесть, что взлететь‑то я смог, а вот сесть… Я и на компьютерном симуляторе хреново с посадкой справлялся, чего уж говорить о настоящем самолёте. Да и где садиться‑то? В чистом поле?

— Подъём! Тревога! Спасайся, кто может! Карррамба!

Марика от моих воплей так и подпрыгнула в кресле, а Дитер в грузовом отсеке с грохотом свалился на пол. Оба уставились на меня, хлопая глазами и дыша, как загнанные кони.

— Что случилось? — наконец‑то спросила Марика.

— Да, штандартенфюрер, что произошло?

— Эй, Дитер, ты там видел парашюты? — спросил я, игнорируя вопросы.

— Где там?

— Где, где… — я еле сдержал рвущееся на волю слово. — В самолёте!

— Ну видел вроде, а что?

— Тащи сюда, потом объясню.

— Нет уж, герр штандартенфюрер, — голос Марики дрожал от негодования. — Потрудитесь сейчас объяснить. Я до сих пор не могу прийти в себя от ваших воплей и…

— Дитер! Чёрт бы тебя побрал! — заорал я, не обращая на подругу внимания. — Тащи скорей эти проклятые парашюты, пока мы не грохнулись!

На лице Марики отразился испуг.

— Мы падаем?! Почему? Нас подбили? Когда? Кто?

Я перегнулся через край кресла, схватил её за руку:

— Успокойся! Нас никто не подбил, просто бензин на исходе, вот и всё. Дыши глубже. Вот так. Молодец! Хорошо?

Марика кивнула, старательно пытаясь держать себя в руках.

В грузовом отсеке что‑то шуршало, падало и гремело. Похоже, Дитер всерьёз взялся за поиски.

А что если он ошибся, и парашютов там нет? Так, Саня, сейчас не самый подходящий момент для паники. Надо бы Марику успокоить, а то что‑то она совсем плоха стала. Как бы от страха в обморок не грохнулась.

— Марика, — я сильно сжал её руку. — Не волнуйся, у нас ещё есть время, мы всё успеем. Всё будет хорошо.

В этот миг левый мотор громко чихнул и заглох. Винт ещё крутился по инерции, но с каждым оборотом делал это всё медленнее, пока окончательно не застыл в одном положении.

Марика взвизгнула и побледнела так сильно, что мраморная скульптура по сравнению с ней выглядела румяной красавицей.

— Дитер! Где парашюты?! — рявкнул я, не отрываясь от штурвала.

В ответ донеслось кряхтение и опять что‑то с грохотом упало на пол. Я хотел оглянуться, но моё внимание привлёк правый двигатель. Он заглох, как и левый. "Юнкерс", и до того уже потерявший в скорости, поплёлся, как черепаха, с каждой секундой теряя высоту.

Марика из последних сил балансировала на краю истерики. Молодец, девочка! Другая на её месте давно бы уже с катушек слетела, а эта ничего — держится.

Сзади раздалось надсадное кряхтение и противный скрежет металла. Я обернулся. Немец с красным от натуги лицом толкал здоровенную бочку.

— Дитер! Ты спятил? Зачем тебе это? Где парашюты?

— Лучше помогите мне, штандартенфюрер, — прокряхтел он, — прыгнуть мы всегда успеем.

— Возьми штурвал, Марика!

Марика никак не отреагировала. Я сильно тряхнул её и уже хотел ущипнуть, как вдруг она повернулась ко мне. В глазах испуг, бледные губы тесно сжаты, кожа на скулах натянулась.

Я ободряюще улыбнулся и сказал тихим, почти ласковым голосом:

— Возьми штурвал, ласточка. Вот так, да. Молодец, девочка, хорошо. Теперь смотри сюда, — я показал на компас. — Видишь эти буквы "SО"?

Марика кивнула.

— Следи, чтобы вот эти маленькие стрелочки были как раз между буквами. Поняла?

Марика снова кивнула.

— Умница! Я помогу Дитеру и вернусь.

Я щёлкнул замками страховочного ремня, покинул кресло, чмокнул Марику в щёку и потопал к немцу.

— Вот объясни мне: с чего ради ты вцепился в эту бочку? Там что парашюты лежат?

Дитер молча ткнул пальцем в зелёный бок бочки. "Люфтфархт бензин" прочитал я выведенную чёрной краской трафаретную надпись.

— Ну, авиационный бензин и что? Куда ты его заливать собрался? Или ты решил продырявить бак, чтобы плеснуть туда топлива?

— Толкайте, штандартенфюрер, — сказал Дитер.

Я пожал плечами и вместе с ним навалился на бочку. Тяжёлая, раза в три больше обычной ёмкости, она с ужасным скрипом сдвинулась с места.

— Может, всё‑таки объяснишь, в чём твой план. Учти, я не смогу посадить самолёт. Нам всё равно придётся прыгать, и чем быстрее мы это сделаем, тем больше шансов у нас уцелеть.

— До войны я работал механиком на аэродроме, обслуживал самолёты. У 52–х есть аварийная ручная помпа. Видели лючок между креслами пилота и бортмеханика? Там она и находится. Если дотолкаем бочку до кабины, есть шанс пролететь ещё немного.

— Ну и чего ты молчал? А ну, навались!

Вдвоём мы кое‑как притащили бочку к кабине. Я сорвал крышку люка. Под ней в небольшом углублении находилась ручка насоса с красным набалдашником. От сферической оболочки помпы куда‑то вниз уходила стальная трубка топливопровода.

Дитер раздобыл где‑то маленький ломик и двухметровый кусок резинового шланга. Пока он, вооружившись ломиком, как копьём, пробивал отверстие в трубке, я пытался гаечным ключом раскупорить бочку. Изрядно намучившись, я наконец‑то сбил крышку с горловины. В нос сразу шибануло запахом горючки.

К тому времени Дитер пробил дыру в топливопроводе, воткнул туда один конец шланга, второй бросил мне. Я сунул его в бочку и крикнул:

— Давай!

Дитер сделал несколько качков. Помпа захлюпала, всасывая воздух вместе с топливом.

— Нормально, только надо входное отверстие уплотнить.

Я оглянулся в поисках чего‑нибудь такого, чем можно обмотать конец шланга. Как назло, на глаза ничего не попадалось.

А топлива в баке оставалось всё меньше. Двигатель пожирал остатки с пугающей быстротой, и вот настал момент, когда последние граммы бензина сгорели внутри цилиндров.

Я не сразу понял, что случилось. Просто в какой‑то миг в кабине стало тихо. Застывший в одном положении винт непривычно резал глаз, а уши уловили тонкий свист проникавшего сквозь щели воздуха.

Потеряв тягу, "юнкерс" пошёл вниз, довольно быстро теряя высоту. В этой ситуации опытный пилот спокойно мог пролететь ещё километров пятнадцать, найти подходящее место и сесть, сохранив жизнь себе и самолёту. Беда в том, что мы не асы и совершить такой трюк нам было не под силу.

Первым пришёл в себя Дитер, выхватил из‑за голенища складной нож, швырнул на пол у моих ног:

— Шинель!

Я сразу понял его задумку. Схватил "финку" с накладками из резной кости на рукоятке, нажал кнопку. Острое лезвие с гравировкой "Дойчланд юбер аллес" над желобком — кровостоком с щелчком выскочило из ножа. Я протиснулся к Марике, присел возле неё на колено.

— Штурвал чуть на себя, вот так. Молодец, девочка! Держи самолёт ровнее, не дай ему свалиться в штопор, потеряем воздушный поток — нам крышка, — чуть слышно бормотал я, отрезая от шинели узкую полоску сукна.

Не знаю, слышала меня Марика или нет, но вела она себя отменно, словно понимая, что сейчас всё зависит от неё. От прошлой паники не осталось и следа. Движения чёткие, выверенные, дыхание спокойное. Лишь бы не сорвалась раньше времени.