Порой у отца за столом начинался такой мучительный приступ, что он не мог есть и кашлял и сплевывал до тех пор, пока мать под руки не уводила его в постель. И хотя я бывал очень доволен, что отца нет и я могу спокойно кончить ужин, все же грозные и жуткие приступы кашля каждый раз пугали меня.

— Почему отец всегда кашляет? — спросил я раз, когда мать уложила его.

Брат оторвал глаза от своих бумаг и не то с жалостью, не то с насмешкой посмотрел на меня, но ничего не сказал. Мать ответила, не отводя взгляда от работы:

— Он болен.

— Что же с ним? — допытывался я.

— Легкие у него больные. Оттого и кашляет.

— Мама, а это опасно?

— Еще бы!.. А ну-ка займись уроками.

Я опять принялся решать задачи. Но болезнь отца не давала мне покоя. Немного погодя я спросил:

— А разве доктор не может его вылечить?

— Нет, — ответила мать и покачала головой. — Ему надо бы в горы и надолго бросить работу.

Я догадывался, почему он этого не делает, но все-таки хотел услышать подтверждение своим догадкам. Потому спросил:

— Что же он не едет?

Мать по-настоящему рассердилась.

— Ты иногда задаешь такие глупые вопросы, словно ты малое дитя. Откуда ему взять денег? И кто вместо него будет работать? Кто позаботится о том, чтобы у тебя каждый день был суп на обед, как ты думаешь?

Я пораздумал и сказал робко, боясь, что мать мне не поверит:

— Когда я вырасту, я разбогатею. Тогда отцу можно будет поехать в горы.

Она устало улыбнулась:

— Да, похоже на то! — и, помолчав, добавила еле слышно: — Богатство, сынок, не для нашего брата.

Я смотрел на это иначе. Да, куплю отцу дом в горах. Пусть я и недолюбливал отца, все же его страдания внушали мне искреннюю жалость.

Но он разбил мои планы. Поздней осенью мы свезли его на кладбище. Дождь лил как из ведра. Мы шли за разбитой повозкой. Мать вела меня за руку, в другой руке она держала зонт. Справа от нее степенно шагал мой брат; он выглядел почти взрослым мужчиной в своем воскресном костюме. Я, не отрываясь, смотрел на коричневый ящик, который подпрыгивал и качался из стороны в сторону, и мне казалось невероятным, что в нем запрятан отец. За нами брели под огромными зонтами несколько мужчин и женщин, хранивших на лицах выражение глубокой серьезности. Они переговаривались неспешно и значительно.

Кончина отца внесла в нашу жизнь кое-какие перемены. Мать переселилась в маленькую комнатку и предоставила нам другую, с двумя кроватями. Я был рад, что могу спать один и что брат больше не будет прижимать меня к стене. Он тоже, конечно, был доволен, так как давно возмущался, что вынужден спать в одной кровати с «малышом».

Мать теперь каждый день ходила по чужим домам, она убиралась там и стирала и в обед не могла возвращаться домой. Поэтому я по утрам засовывал в ранец то же, что и брат: кофе с молоком и кусок хлеба, отчего казался себе совсем взрослым. В обеденный час я садился в хорошую погоду под деревом, а в дождливую — на лестнице в школе и съедал свой хлеб с большим аппетитом. Нередко кто-нибудь из мальчиков говорил мне:

— Мама сказала, чтобы ты сегодня пообедал у нас.

— Вот как? — отвечал я. — Ладно! — И шел с ним.

Я знал, что мы бедны, но это меня не смущало: так же ясно и твердо я знал, что когда-нибудь стану богатым. Я брал с вежливым «спасибо» всё, что мне протягивала милосердная рука, никогда не говорил «нет» и верным глазом оценивал дарителя по стоимости дара.

Я уже говорил, что учился прилежно, но и помимо этого я старался всячески угождать учителю. Во время урока я никогда не шалил, наоборот, скрестив руки, с напряженным вниманием глядел на классную доску или на учителя. В ответ на каждую его шутку я сразу же разражался громким смехом и вообще прибегал ко всяким уловкам, с помощью которых люди испокон веку пытаются снискать благоволение начальства. Мои старания быстро увенчались успехом, и вскоре учитель стал отличать меня. Он ставил мое прилежание и хорошее поведение в пример лентяям и озорникам, он часто говорил перед всем классом, что из меня выйдет толк, а иногда он разрешал мне по окончании уроков относить тетради и книги к нему на квартиру. Тогда я гордо выступал рядом, стараясь шагать с ним в ногу.

Однажды он задержал меня после урока, серьезно посмотрел на меня и с важным видом сказал:

— Пусть твоя мать в субботу под вечер зайдет ко мне с тобой вместе. У меня будут два или три члена совета. Нам нужно кое-что обсудить с ней.

И вот в субботу мать надела парадное платье и чепчик, и мы с ней отправились в путь. У меня было не совсем спокойно на душе, однако я не представлял себе, в чем я мог провиниться. Да и мать, по-видимому, не знала, что это значит, но храбро шла вперед с обычным решительным видом и, казалось, готова была взять быка за рога и защищать свое детище от всякой напасти.

Учитель встретил нас приветливо, и два других господина тоже: они подали мне руку. Учитель обратился к матери. Ее попросили прийти, сказал он, чтобы поговорить о моем будущем. Он должен отметить, что я прилежный ученик, и потому он подумал, что неплохо было бы, если бы я с весны мог посещать городскую школу, для того чтобы потом из меня вышло что-нибудь путное.

Мать среди своей повседневной маеты редко слышала доброе слово и, конечно, была безмерно обрадована похвалой. Как она ни старалась скрыть волнение, я все же заметил, что она борется со слезами. Но она овладела собой, и только руки ее, лежавшие на коленях, нервно перебирали носовой платок, когда она ответила, что уже подумывала об этом, но беда в том, что посылать мальчика в город ей не по средствам.

При этих словах один из господ, которого я уже встречал раньше, кашлянул и произнес неторопливо и покровительственно:

— Поэтому мы здесь и собрались!

Он говорил долго и строго о мудреных вещах, которых я не понимал: о помощи ближнему своему и о том, что надо уповать на бога. От этой прекрасной речи мать все-таки начала всхлипывать и поднесла платок к глазам. Наконец было условлено, что, пока я буду учиться в городской школе, община будет помогать матери небольшой суммой.

После этого нас отпустили. На прощание господа призвали меня всегда помнить о той жертве, которую жители поселка приносят ради меня, я должен усердно учиться и слушаться мать.

На обратном пути мать молчала: такой уж был у нее характер. Все же она раза два погладила меня по голове, глубже натянула мне шапку на уши и застегнула мою коричневую курточку, чтобы я выглядел достаточно солидно.

Глава четвертая

Так мальчик, нисколько этим не хвалясь, доказал на деле, что счастье улыбается достойному и что из прилежания, выдержки и знания цели складываются самые прочные ступени лестницы успеха. Я сделал первый и важнейший шаг: пробил себе дорогу к более полному образованию — я больше не был обречен прозябать весь век батраком или чернорабочим. Желание стать когда-нибудь видным и богатым коммерсантом начало приобретать в моем юном воображении более отчетливую форму и превратилось в торжественный обет, которому были отданы все мои помыслы и стремления.

И внешне, с тех пор как я стал посещать городскую школу, кое-что пошло по-иному. Мать мало-помалу начала обращаться со мной иначе, с большим уважением. Когда она видела, что я сижу за книгами и тетрадями, она уже не требовала, чтобы я помогал ей по хозяйству и бегал по всяким поручениям в поселок. Порой, вытирая посуду, она заглядывала через мое плечо в тетрадь и, если замечала, что я решаю задачи на дроби, которые были для нее тайной, или заучиваю непонятные ей французские слова, начинала ходить по кухне на цыпочках и ставила тарелки и чашки в буфет, стараясь не звякнуть ими, чтобы не мешать мне.

Часто я делал вид, будто чего-нибудь не понимаю, и спрашивал ее, как произносится то или иное слово, хотя знал, что она не говорит по-французски. И когда она отвечала, что не знает, я ясно видел, как стыдится она своего невежества. Я не хотел делать ей больно, а она, чтобы избежать подобного унижения, обычно старалась под каким-либо предлогом уйти из комнаты, где я занимался.