Захарчиков как-то сказал, что сегодня у него на квартире состоится хаус-пати, будут «резвые телки», приедет «специалист по дури», знакомый барыга, некто Федя-Фен, который привезет на всю компанию «парочку совершенно необычных корабликов». Ну почему именно у них – квартиры, джипы, тусовки для избранных, организованные на полученные от пап банкноты? А такие, как он, Лантаров, обречены быть заучками или балансировать между двумя мирами? Что ж, намечается превосходная вечеринка, и он – в числе участников. Конечно, он согласен. Ведь он – состоявшийся член секты посвященных, участник мира избранных.

В деле «надуваться дурью» все, кроме Лантарова, были не новички. Пресловутый Федя-Фен заверил, что он притащил «уникальный микс из тридцати трех компонентов».

– Термоядерная вещь, – многозначительно сказал он.

Но перед тем как надуться, Федя, показавшийся Лантарову немного чопорным, помпезно начертил кокаиновые дорожки на специально поднесенном ему стекле, и они все по очереди «нюханули коксу». Лантаров отказался, но его никто не уговаривал. Этот самый кокс стоил хороших денег, и хотя за все добровольно платил щедрый Захарчиков, парень чувствовал себя неуютно, как вечно неплатежеспособный клиент.

Зато потребление белого порошка произвело эффект взбивания сливок. Все заметно повеселели, тут же на овальном журнальном появился пикантный напиток мажоров «Блю лейбл». Лантаров выдохнул – никто особенно им не интересовался, каждый тут сам был по себе. Его пристрастия, пороки или достоинства были всем, что называется, «по барабану».

Лантаров уже успел разнюхать, что сам он на этом празднике жизни являлся единственным пришельцем из ниоткуда. За остальными – это просачивалось постепенно в ходе досужих разговоров – стояли весьма значительные персоны столичного бомонда.

– Мужик должен попробовать все, кроме иглы и анального секса, – подбодрил неутомимый Влад после ритуальных приготовлений.

– А ну-ка дай-ка твоей дури, – заявила одна из девиц, все называли ее Ксанией. Высокая и худая, как жердь, она была на полголовы выше Лантарова и кичилась дорогим красным автомобилем с блестящими ручками и невиданной формы фарами. Эта чванливая представительница богемы нового поколения обожала героиновые книги «альтернативного писателя» Уэлша, могла сообщить сногсшибательные детали о перламутровых папулах, оксибутирате или любом культовом ди-джее. Она умела колоть окружающих вульгарными словечками и могла часами могла рассказывать истории о том, как она отшивала «оборзевших ментов», то есть патрульных, которые прижимали хвосты тотчас, когда узнавали, кто она такая. Лантаров краем уха слышал, что Владу иногда удавалось уложить ее в свою постель; сам же он откровенно ее побаивался и сторонился – неуверенные мужчины, как известно, уязвимы в присутствии уверенных женщин.

И теперь, пока все ждали приготовления бульбулятора и следили за манипуляциями тонких, изуродованных наколками рук Феди-Фена, Лантаров украдкой рассматривал девушек. «И что Влад нашел в этой придурковатой Ксании?» – думал он, искоса поглядывая на ее плоские груди и узловатые, как у кузнечика коленки, которые, как ему казалось, вот-вот прорвутся сквозь обтягивающие джинсы. Она все время что-то хватала, что-то или кого-то трогала руками. Вторая девушка, Лана, представлялась ему куда приятнее. Глуповатое, немного мечтательное выражение лица с оттенком детской непосредственности ему не то чтобы нравилось, но манило перспективой доступности. В ней было что-то, похожее на легкий налет умопомешательства, утонченной шизофрении, как у юродивой. Ведь именно Лана втолкнула ему в рот первую таблетку, и он запомнил яростное движение юркого, горячего и вместе с тем многообещающе нежного язычка на внутренней поверхности губ. Но самое главное было вовсе не это, а то, что она имела обыкновение быстрее других отключаться – беспокойный ум Лантарова усматривал тут реализацию эдакого беспроигрышного варианта. Его не смущал ни ее громкий беспричинный смех, ни забивающий парфюмерию запах сигаретного угара, ни ее заборная речь.

Все они по очереди хорошенько потянули травки в погоне за всеобщей иллюзией невесомости.

– Крепкий напас, – констатировал Петрик, парень с невыразительным лицом и очень маленькими, широко посаженными глазками.

– Атас, это вам не конопля.

Голос Феди-Фена прозвучал слишком слабым предостережением, чтобы к нему прислушаться. Он утонул в нарастающем потоке блестящего, звездного азарта. Этот шаман в потертых джинсах повернулся к жаждущим впечатлений амазонкам и хитровато улыбнулся – Лантаров впервые увидел его улыбающимся и сполна оценил это выразительное, но малоприятное зрелище. Приблизительно, как туча, после которой небо кажется безнадежно затянутым. Оказывается, когда этот тип улыбался, он обнажал не только свои желтые зубы торчком, но и розовые десна. Ну и уродец! Лантаров, шалея от дурмана, выдавил из деревенеющего сознания, как из заплесневелого тюбика, лоснящийся актуальностью вопрос: интересно, этот Фен стал колоться и курить травку из-за того, что урод, или он уродом стал от наркотиков? Между тем артисты на сцене невозмутимо увлеклись собственными ощущениями.

Как и все остальные, Лантаров еще раз, уже более добросовестно и расслаблено, чем первый раз, втянул то, что было названо «крепким напасом». И вдруг закашлялся от приторно-терпкой мощи – что-то едкое, шероховатое проползло у него горлом и ушло ниже, внутрь. Парни хмыкнули в ответ на его кашель, девушки снисходительно улыбнулись.

– Я первый раз тоже, как туберкулезник, был весь в соплях и слюне. Щас уже заценишь. – Захарчиков слегка успокоил его и крепко похлопал по спине, чтобы он быстрее прокашлялся.

Но, действительно, у Лантарова сначала возникло неприятное ощущение оцепенения, как будто его прибили к месту. Но могущественная отрава еще больше захватила все его члены, расползаясь по телу, возникло невиданное расслабление, захотелось засмеяться очень громко. Он освобождался от всего: от кем-то придуманной ответственности, ненужных оков морали. Мир стал доступнее, цели – достижимее, и все заплясало, как в волшебной сказке, где он по сюжету становился ловким, удачливым принцем. Лантаров опять посмотрел на Лану, и вдруг дерзко и совершенно безбоязненно подумал о том, что сейчас сможет с ней сделать. Она показалась ему анимационной девочкой-зарисовкой в обрамлении несуразной декорации: лиловый рот, отстраненное лицо, глупые, невпопад брошенные словечки, туго стянутые блузкой-топом небольшие, но крепкие груди. Она возбуждала и отталкивала одновременно, но в наркотическом объективе с каждым мгновением становилась все более желанной.

Все искали своего собственного вожделенного кайфа с таким же неотвратимым упорством, как скалолаз, который с отрешенным фанатизмом продвигается к вершине. «Вот она, романтика, – почему-то пришла мысль Лантарову, и он стал замечать, что весь присутствующий непутевый народец стал вместе с ним с немым восторгом растекаться по пространству, как те часы на картине Сальвадора Дали. Верно, дурковатый испанец покуривал травку…

Лантаров опять стал плотоядно пялиться на Лану, и вдруг встретился с ней глазами. В другой бы раз он смущенно отвел взгляд, но не сейчас, когда его наполнила невообразимая, подстегиваемая зельем, отвага. И она тоже пристально смотрела на него, не отводя глаз. И опять он уловил в ней что-то от недоразвитого ребенка, притягивающее и объединяющее. Хотя глаза ее были какими-то обморочными и мутными, будто взирающими из дымового прикрытия, робкий игрок почему-то почувствовал в ней тайную сообщницу и невольно запомнил это ощущение.

Лантарову нравились протекающие в нем изменения: все, как и он сам, стали неправдоподобно легкими и воздушными, будто шарики. Безумно захотелось есть, но кто-то позаботился и об этом. На журнальном столике рядом со сморщенным буликом появилась груда беспорядочно сваленных пирожных и две литровых бутылки колы.

– Давай к Жору, пропусков в таком деле мало не бывает.

– По вискарику?