— Советская власть заставит их подчиниться решению мирян! — твердо заявил Куш-Юр.

Глава 5

«Чайная» вода

Неделю на селе никто не работал: Пасха.

Гриш решил передохнуть денек. Одетый, лежал он поверх одеяла и лениво размышлял: «Какой к черту праздник насухую? Даже браги нет. Однако нет худа без добра: голова не болит назавтра. Вот только заняться нечем, а спать неохота. Нагрянет вот поп, спросит, почему не бываю в церкви. Лучше пойти куда-нибудь. Пускай принимает Елення. Она причащалась. Уйду-смотаюсь, однако».

— Схожу проветрюсь, — сказал Гриш жене, уходя из дому.

Елення засмеялась:

— Еще мало проветрился! Черным стал от солнца… Скоро придет батюшка…

— Э-э, — махнул рукой Гриш и вышел из избы.

Было солнечно и безветренно — на малице шерстинка не шелохнется. Колокольный звон весело метался над селом: звонарь Тихэн-дурачок старается вовсю.

— Ишь, каналья, — усмехнулся Гриш, — вроде «Барыню» наяривает на колоколах! Никакой благости…

«А не прокатиться ли до Живун-озера? — подумал он. — Там вода живая из родников-живунов и окуни водятся. У зимы глотка прорва — неча есть стало. Ей-богу, должны там быть рыбаки! Партийцы да комсомольцы наверняка рыбачат — им Пасху не справлять. Помогу закинуть под лед невод и буду с рыбой на варево». — И Гриш пошел запрягать коня.

Дороги, похоже, были из конского навоза. Нарта-сани тащились тяжело, будто из полозьев торчали гвозди. На обочине дороги лежал изъеденный солнцем снег, хлюпала вода.

На околице села Гриш остановил коня:

— Ну, хватит, детки, кататься. Хорошего-пригожего, говорят, помаленьку-потихоньку.

Февра и Федюнька нехотя слезли с нарты, а Илька, довольный, остался сидеть.

— Потом, Илька, расскажи все-все, что видел! — попросила сестра.

— Конечно, расскажу, — засмеялся Илька.

Гриш тронул вожжи, но тут навзрыд зарыдал Федюнька:

— Возьми меня, папочка. Возьми, долегой!..

— Тпру-у! — Гриш остановил Карько и вздохнул: — Надо взять. Иди!

— Иди скорее! — обрадовался Илька.

Дорога тянулась на север до самого поворота Малой Оби и пересекала ее по льду, выходя на правый берег. Проехали по извилистой протоке и выбрались наконец на озеро. На середине озера виднелись люди и несколько лошадей.

— Есть народ! Стараются-копошатся! — Гриш расплылся в улыбке.

— Хорошо! — воскликнул Илька.

— Холесо! — лепетнул и Федюнька.

— …Ага, попались! Нарушаете Пасху! Арестовать — конфисковать рыбу в мою пользу!

— О, Варов-Гриша лешак привел! — оторвался от лунки Куш-Юр. — Вот тебя надо арестовать, бездельника! Вуся!

— Вуся! Осенью — осетра не хотим, а весной рады окуню.

— Не наш это праздник! — горячо заговорил комсомольский вожак Вечка. — Мы — работники всемирной великой армии труда! Скидывай быстрее малицу! Помогай!..

На льду лежала большая куча ханжанг-хула — разрисованной рыбы, окуней.

Собирались сделать новую тонь. Варов-Гриш радовался:

— Еду и думаю-гадаю: не напрасно ли? Ан нет, повезло… Федюнька, иди сюда! Возьми ханжанг-хул, отнеси Ильке, ему веселее будет!..

Федюнька подошел, но рыбу не взял — живая, шевелится.

— Кусается…

— Эх ты, чудак-рыбак… — Гриш положил ему несколько окуней в подол малицы. — Неси!..

— Чудак-рыбак! Рыбу ловит, но не ест, а сдает ее в рыбтрест! — улыбнулся Евдок, двенадцатилетний сынишка хозяйки Куш-Юра.

— Вон чо знает!.. — засмеялись рыбаки.

— Сам, что ли, сочинил? — удивился Куш-Юр.

— Сам… А почему ты, дядя Гриш, не пошел работать в рыбтрест? Был бы начальником.

— Я-то? Да ведь рыбтрест только летом. Да и не тянет в начальники. Вот начнем строить югыд-би — пойду туда рабочим.

— О-о, югыд-би! Это ты, Варов-Гриш, здорово придумал, — откровенно позавидовал Вечка.

Илька и Федюнька рассматривали окуней, брошенных возле саней-нарты.

— Смотли — живые, — удивлялся Федюнька.

— Папа говорил — икряные, — разглядывал окуней Илька.

— Ну да, икляные.

— Икр-ряные надо говорить. Кррр!..

— Карр! Карр! Карр!.. — вдруг раздалось над их головами.

Оба увидели пролетавшую ворону.

— Карр! Карр!.. — наперебой принялись передразнивать птицу.

— Карр! — сердито оглянулась ворона и, взъерошенная, села.

И вдруг крикнул Федюнька:

— Ой!.. Каррр — получается!!

— Получается! Получается! — хвалил Илька. — Ну-ка, говори — каррр!

— Каррр!.. Каррр!.. — повторял Федюнька, испуганно тараща глазенки и не веря, что преодолел то непонятное, на чем так долго спотыкался. — Каррр, — прокатывалось горошком в его горлышке.

— Ура-а-а! — ликовал брат.

— Уррра-а-а! Каррр! Каррр!.. — наслаждался Федюнька. Он кинулся к отцу, беспрерывно повторяя: «Урра, карр».

Варов-Гриш, услышав Федюньку, изумился:

— Ты что кричишь?

— Карр! Уррра! Каррр!..

— Карр? Мать родная!.. — Гриш бросил невод. — Посмотрите-полюбуйтесь! Выговаривает!

— Каррр! Уррра-а-а!.. — ворковал Федюнька.

— Как научился?

— Летела ворона и гаррркнула, а Илька как ррраз дррразнил меня «гнилым языком»!

— А скажи-ка — «рыба».

— Рррыба.

— «Варов».

— Варрров.

— Скажи — «Гриш», — попросил Вечка.

— Грриш… Варрров-Гррриш…

— Ну дела! Помогла ворона! — хохотали все.

…Когда Гриш ехал обратно, все трое вспомнили как ворона выучила Федюньку.

— Папа, там кто-то идет, — показал Илька. — Во-он, видишь?

— Вижу. Кто же это идет-бредет пешком в такую даль?

Федюнька тоже вытянул шею, вглядываясь.

— Это Сенька-Герррманец, — остреньким взглядом узнал Федюнька.

— Германец! — подтвердил брат.

— Ты это куда отправился пешком? — Гриш остановил коня.

— Ба!.. Здлавствуйте!.. Далеко ездили? — заморгал Сенька.

— Везем ханжанг-хул. И ты, видать, тоже за этим, — Гриш кивнул на пустой мешок в руках Сеньки.

— Конесно. Дай, думаю, схозу-ка напоследок за хандзанг-хулом. Мозет, кто-нибудь неводит из палтейцев. Лыбки залаботаю…

— Ррыбки зарработаю, — поправил Федюнька. — У тебя не выходит…

Гриш и Илька засмеялись, а Сенька часто-часто заморгал ресницами.

— Вот здолово! Где это ты научился так говолить?

— Там! На озерре… У ворроны!

— Значит, есть лыбаки? Не зля иду? — с надеждой спросил Сенька.

— Есть, Куш-Юр там. А ты, пожалуй, не ходи в такую даль. Возьми у меня окуней. Хватит, еще останется! Садись, Сенька, в нарту.

Прилетели трясогузки — ноги тонки, да лед ломают. Значит, приближалась «чайная» вода, годная для питья после тухлятины-загара. Люди радовались — теперь можно вдоволь пить чай и варить любое варево. Все высыпали на берег посмотреть появление «чайной» воды. Она показалась по эту сторону верхнего мыса, свободного от ледохода. Все больше и больше ширилась она, ярко сверкая во всю Малую Обь.

— Вот и «чайная» идет. — Елення, в легкой малице и бахилах, подтащила на нарточке Ильку повыше, за крайний амбар, оттуда видно было хорошо. — Наконец-то!

— «Чайная»! «Чайная»!.. — повторяли шумно и Илька, и Февра, и Федюнька, а Белька только виляла хвостом. Февра была с ведром, чтоб дождаться чистой воды и зачерпнуть ее для самовара.

Елення предупредила:

— Еще, поди, ждать долго. Посмотрим хоть на ледоход…

А ледоход шел вовсю. Уже давно минули Мужи зимние речные загородки, разделенные пополам длинным и узким островком, что был против села. Местами лед дыбился, льдина наползала на льдину. А вверху то и дело летели на север лебеди, гуси, утки, чайки… Освещенные вечерним низким солнцем, они казались то розовыми, то бронзовыми и чуть не задевали людей на берегу. Ребятишки махали им, возбужденно шумели, а кое-кто из мужчин вышел на берег с пищалем-ружьишком. Только, пожалуй, не добыл никто — нету заберегов, все загромоздило льдом до самой горы, а стреляли бесполезно — не добраться до птицы.