В порыве бешеной досады,

В тревожных думах и мечтах

Я утешительной отрады

Искал в восторженных стихах.

И всё, что словом неразумно

Тогда сказалось ввечеру,

Поверил пылко и безумно

Неосторожному перу!

Веленью Вашему послушен,

Посланье шлю и каюсь в нем,

Хоть знаю, будет Ваш прием

И очень прост, и равнодушен!..

Но, право, мне в мои стихи

Отныне не внесут укоров

Ни ряд обидных разговоров,

Ни Ваши скудные грехи!

Когда-то я порыв негодованья

Сдержать не мог и в пламенных стихах

Вам высказал души моей роптанья,

Мою тоску, смятение и страх!

Я был водим надеждой беспокойной,

Ваш путь к добру я строго порицал

Затем, что я так искренне желал

Увидеть Вас на высоте достойной,

В сиянии чистейшей красоты…

Безумный бред, безумные мечты!

И этот бред горячего стремленья,

Что Вам одним я втайне назначал,

С холодностью рассчитанной движенья

И с дерзостью обидно. Похвал,

Вы предали толпе на суд бесплодный:

Ей странен был отважный и свободный

Мой искренний, восторженный язык,

И понял, хоть поздно, в этот миг,

Что ждать нельзя иного мне ответа,

Что дама Вы, блистательная, света!

Поэт, взгляни вокруг! Напрасно голос твой

Выводит звуки стройных песен:

Немое множество стоит перед тобой,

А круг внимающих – так тесен!

Для них ли носишь ты в душе своей родник

Прекрасных, чистых вдохновений?

Для них! Народу чужд искусственный язык

Твоих бесцветных песнопений,

На иноземный лад настроенные сны

С тоскою лживой и бесплодной…

Не знаешь ты тебя взлелеявшей страны,

Ты не певец ее народный!

Не вдохновлялся ты в источнике живом

С народом общей тайной духа,

Не изучимого ни взором, ни умом,

Неуловимого для слуха!

Ты чужд его богатств! Как жалкий ученик,

Без самородного закала,

Растратишь скоро все, чем полон твой родник,

Чем жизнь заемная питала!

Пусть хор ценителей за робкий песен склад

Тебя и хвалит и ласкает!..

Немое множество не даст тебе наград:

Народ поэта не признает!

Итак, в суде верховном – виноват!

Хотел сказать: на фабрике сенатской —

Среди обширных каменных палат,

Грязнее всякой камеры палатской,

Работаю, как будто на подряд.

Вкусили мы всю прелесть службы <царской>,

И видим: слишком мало толку в ней,

Чтоб ей отдать цвет лучших наших дней.

. . .

Хотя б сказал сенатский наш оратор,

Что грудь звездами, дюжих пару плеч

Нам лентами украсит император,

А право, друг, игра не стоит свеч!

Что толку в том, министр ты иль сенатор!

. . .

Но чужды мне столь сильные желанья:

Всю жизнь отдать за ленты и кресты,

Немецкие ничтожные прозванья,

Все полные блестящей пустоты,

Я к ним в себе не чувствую призванья…

Клеймо домашнего позора

Мы носим, славные извне:

В могучем крае нет отпора,

В пространном царстве нет простора,

В родимой душно стороне!

Ее в своем безумьи яром

Гнетут усердные рабы…

А мы молчим, слабеем жаром

И с каждым днем сдаемся даром,

В бесплодность веруя борьбы!

И слово правды оробело,

И реже шепот смелых дум,

И сердце в нас одебелело,

Порывов нет, в забвеньи дело,

Спугнули мысль… стал празден ум…

В тебе ж исцеленье готово,

О духа единственный меч —

Свободное слово!