Что касается стратегов Второго рейха, то они, конечно, хорошо знали мнение объединителя Германии князя Бисмарка по поводу России. А он, иронизируя над сторонниками «Дранг нах Остен», говорил: «Тот, кто развязывает превентивную войну против огромной царской империи, совершает всего лишь простой акт самоубийства из страха смерти»^{330}.

Природу немецкого страха в отношении огромной России можно понять из содержания секретного меморандума «Германия и Восток», подготовленного для германского МИДа накануне Первой мировой войны профессором Фридрихом Лециусом. С точки зрения Лециуса, существование Российской империи в её сложившихся к 1914 г. границах несовместимо с безопасностью Германии. По подсчётам Лециуса, к 2000 г. численность населения России должна будет составлять 400 млн. человек. И тогда Россия легко сможет задушить Германию. Если Россия останется в своих границах, то, как считал Лециус, она усилится экономически и выключит из экономической жизни немецкую торговлю и немецкие предприятия, заменив их французскими, английскими и американскими партнёрами. Поэтому жизненно важным для Германии Лециус считал убрать Россию с дороги, оттеснить её на позиции средневековой Московии и ориентировать её развитие в направлении Сибири. Для этого Германия должна добиться того, чтобы Россия потеряла свои приграничные области: Польшу, Прибалтику, Финляндию, Белоруссию, Украину, Крым, Кавказ. Эти области должны перейти к Германии, её союзникам (Австро-Венгрии, Турции) или обрести самостоятельность.

В доводах Лециуса, выдержанных в радикальном пангерман-ском духе, обращает на себя внимание то обстоятельство, что он смотрит на огромность России ещё и с позиций её союзнических отношений с Францией и Великобританией. Хотя Россия как никогда была заинтересована в мире (Столыпин просил 20 лет мира, чтобы спасти Россию от великих потрясений), однако сам факт её принадлежности к конкурирующей группировке — Антанте рассматривался германской стороной как вызов в духе «политики окружения», осложнявший немецкий «Дранг нах Вестей», к Атлантике и понуждавший вести войну на два фронта.

Другую опасность для рейха германские стратеги видели в славянском мессианском мышлении российской элиты. К середине XIX в. оно оформилось в панславянское течение, которое обеспечивало идеологическую и политическую базу политики русских царей, поддерживавших борьбу южных славян за независимость.

Идеологи германского национализма испытывали стойкий страх перед славянской картой русского царя, усматривая в ней попытку «свести на нет вековые усилия Германии» на востоке и юго-востоке Европы и стремление с помощью юго-западных славян радикально изменить соотношение сил на европейском континенте. Славянский мессианизм никак не сочетался ни с пангерманизмом, ни с идеей исторической культурной миссии немцев на европейском востоке и юго-востоке. Германизация славянских народов, «народов без истории», по выражению Гегеля и Энгельса, представлялась немцам законной и справедливой деятельностью, осуществляемой в интересах цивилизации по праву высшей культуры. В этих условиях в радикальных кругах обеих стран речь всё чаще и чаще заходила о неизбежной борьбе между славянами и германцами. Но борьба — это ведь не всегда война.

Конфликт России с германским миром по славянскому вопросу на Балканах перерос в мировую войну, потому что, ввиду сближения России со своим заклятым историческим врагом Англией, стал частью более сложной и масштабной борьбы за жизненные интересы между немцами и англосаксами. Таким образом, Балканы стали местом реализации условия (вовлечение России, а за ней и Франции в Первую мировую войну), при котором британские стратеги были готовы принять германский вызов на театрах войны континентальной Европы, чтобы не защищать свои имперские и колониальные интересы одними собственными силами.

Удивительном образом сбылся прогноз, сделанный геополитиком генерал-майором А. Вандамом ещё в августе 1912 г. Он, в частности, предсказывал: «…рассчитывать на чистосердечное желание английской дипломатии привести нынешние балканские события к мирному разрешению трудно. Наоборот, надо думать, что, пользуясь огромным влиянием на Балканах и в известных сферах Австрии, она будет стремиться к тому, чтобы сделать из этих событий завязку общеевропейской войны, которая больше, чем в начале прошлого столетия опустошив и обессилив континент, явилась бы выгодной для одной только Англии»^{331}.

Примечательно, что политика Англии, заключавшаяся в отведении главного удара немцев от себя и направлении его на восток, в сторону России, чтобы добиться к своей выгоде истощения сил Германии и России в губительной войне, будет определять ситуацию в Европе и накануне Второй мировой войны.

По свидетельству В. Фалина, Сталин до конца своей жизни хранил запись разговора Черчилля с внуком Бисмарка, первым секретарём посольства Германии в Лондоне (октябрь 1950 г.). Согласно этому документу, Черчилль заявил: «Вы, немцы, недоумки. Вместо того чтобы в Первой мировой войне сосредоточить все силы на востоке для разгрома России, затеяли войну на два фронта. Вот если бы вы занялись только Россией, мы бы позаботились о том, чтобы Франция вам не мешала»^{332}. И это говорил союзник России в Первой и Второй мировых войнах!

Первая мировая война окажется самоубийственной для всех трёх империй, участвовавших в ней: Австро-Венгрии, Германии и России. Война приведёт к истощению сил, активизации внутренней смуты, падению монархий, гибели консервативных порядков, квазигосударственному оформлению малых народов и потере территорий.

В России же после Октябрьского переворота Первая мировая война перерастёт в гражданскую. В спор за Прибалтику вступят местные этнонационалисты, поддерживаемые Германией и державами-победительницами, и местные большевики, выступающие против «националистических предрассудков» и ориентированные на федеративные отношения бывших прибалтийских губерний с Советской Россией. Остзейские и российские немцы, подвергнутые в ходе Первой мировой войны на волне антинемецких настроений репрессиям и дискриминации[95], не войдут в состав новой элиты ни с крушением самодержавия и образованием Временного правительства, ни с захватом власти большевиками. Произошедшая смена элит станет для Гитлера поводом заявить, что сама судьба указывает немцам путь на восток.

Глава VIII.

Эстония: на крутых виражах к государственной независимости (1917–1920 гг.)

VIII. 1. Эстония в 1917 г.: Октябрьский переворот в тыловом районе имперской столицы

Большевистские лидеры рассматривали Эстонию как один из основных плацдармов подготовки и осуществления Октябрьского переворота 1917 г. При разработке стратегии и тактики вооружённого восстания ей придавалось важное значение как непосредственному тылу имперской столицы, в которой планировалось решающее выступление. По мысли Ленина, дело восстания должны были решить Питер, Москва, Гельсингфорс, Кронштадт, Выборг и Ревель (Таллин). Для его успеха Ленин считал необходимым «одновременное, возможно более внезапное и быстрое наступление на Питер, непременно и извне, и изнутри, и из рабочих кварталов, и из Финляндии, и из Ревеля, из Кронштадта, наступление всего флота…»^{333}.

Важно заметить, что, конечно, в виду имелось не только географическое расположение Ревеля, но и расстановка политических сил в этом тыловом районе. В предоктябрьский период на волне роста политической активности различных слоев населения в Эстонии возникло много партий. Поэтому политический ландшафт был довольно разнообразен. Эстонские большевики занимали левый фланг политического ландшафта. Ближе к центру нашли свою политическую нишу левоцентристские партии и группировки. Наиболее известными из них были трудовики (радикал-социалисты), эстонские социалисты-революционеры (эсеры) и эстонские социал-демократы, объединённые в Эстонской социал-демократической рабочей партии, которая распадалась на левую группировку во главе с М. Мартна и правую (К. Act., H. Кестнер, А. Рей и др.). На правом фланге боролись за политическое влияние и власть Эстонская демократическая партия (бывшая партия прогрессистов) во главе с Я. Тыниссоном; Союз эстонских земледельцев («Маалийт») К. Пятса; Эстонская радикально-демократическая партия (А. Бирк, Ю. Яаксон) и её близнец — Эстонский крестьянский союз. Все эти партии были организациями городской буржуазии и представителей зажиточного слоя эстонского крестьянства («серых баронов»).