К этому времени новые назначения ослабили позиции прибалтийско-немецкого дворянства при дворе. Министром внутренних дел стал Лев Алексеевич Перовский, принявший близко к сердцу дело православия в Прибалтийском крае. Шефом корпуса жандармов и начальником III отделения на место скончавшегося Бенкендорфа, единомышленника и покровителя Палена, был назначен князь, генерал-адъютант Алексей Фёдорович Орлов. По докладам Орлова и Перовского в мае 1845 г. барон Пален, не оставлявший преследования православия в крае, был смещён с должности генерал-губернатора, а на его место назначен генерал от инфантерии Евгений Александрович Головин, «более человеколюбивый», согласно оценке местного священника Андрея Петровича Полякова. В мае 1845 г. генерал Головин прибыл в Ригу. Он стал свидетелем огромного движения и устроителем первых сельских православных приходов.

С назначением русского генерал-губернатора движение за присоединение к православию только усилилось. Хотя изначально тяга к православию была связана с аграрным вопросом (наряду с новой верой народу были нужны и средства к жизни), теперь же крестьяне, помня об условиях государя, просили только веры, спеша воспользоваться тем, что было дозволено. Конечно, часть народа надеялась и на некоторые земные выгоды (например, получение работы и выделение хлеба, освобождение от долгов и от обязанностей по отношению к лютеранским учреждениям и обществам и т.д.). И это было так по-человечески! Другая часть также думала об улучшении своего быта, но в силу законности и справедливости, которые, как многие надеялись, скорее восторжествуют в окормлении «царской веры», чем лютеранства. Поэтому, несмотря на голодные зиму и весну 1845 г. и по-прежнему плохие виды на урожай, народ смиренно сносил все тяготы жизни, чтобы ничто не помешало ему обрести государственную веру. Не было ни «бунтовщиков», ни «агитаторов», ни «беспорядков», о которых немцы неустанно предупреждали правительство. Движение носило исключительно мирный и чисто религиозный характер.

В инструкции генерал-губернатору Головину Николай I определил отношение центральной власти к делу православия в Прибалтийском крае. В частности, генерал-губернатор должен был наблюдать за тем, чтобы присоединение иноверцев к православию было свободным, а со стороны православного духовенства не допускались средства понуждения. Изъявившим желание присоединиться к православию государь повелевал объяснять, чтобы они поступали по своему убеждению и совести и не ожидали никаких особых земных благ. С другой стороны, в инструкции содержалось требование объяснять в первую очередь помещикам, что никакое местное начальство не вправе запрещать кому-либо принятие господствующего в империи исповедания. Кроме того, подчёркивалось, что принявших православие надлежало ограждать от всяких преследований и притеснений и строго наблюдать, чтобы никто из принявших православие не лишался тех прав и преимуществ, которыми по состоянию своему пользовался, находясь в иноверчестве, поскольку перемена вероисповедания не переменяет отношений гражданских^{157}.

Следует сказать, что первая часть инструкции, касающаяся свободного, без упования на земные блага, присоединения к православию, выполнялась точно. Правда, и здесь немцы выискивали поводы для жалоб. По свидетельству генерал-губернатора Головина, даже милостыня, поданная русской рукой эстонцу или латышу, не только лютеранину, но и уже принявшему православие, бывала поводом к доносу в умысле склонить крестьян к православию подкупом^{158}.

Исполнение других положений инструкции (о непризнании за местным начальством полномочий запрещать принятие кому-либо государственной религии, об ограждении православных от преследований и притеснений и т.д.) игнорировалось и блокировалось немецкими помещиками, пасторами и местной властью, представлявшей их интересы. В донесениях генерал-губернатору сообщалось о «признаках назревающего мятежа» в движении крестьян к православию. Местная власть заявляла, что складывает с себя ответственность за сохранение спокойствия в крае, и требовала прислать войска. Чтобы засвидетельствовать бунт, помещики и пасторы всячески пытались спровоцировать беспорядки: стали наказывать крестьян, лишали их арендных участков, вопреки распоряжениям центральной власти не отводили на лютеранском кладбище участков для православных и отказывали им в погребении.

Русский генерал-губернатор Головин под впечатлением такого напора стал отдавать противоречивые распоряжения, которые существенно затрудняли присоединение крестьян к православной церкви и играли на руку немцам. Так, он отдал приказ, запрещавший крестьянам являться в город без паспорта, а ведь получить паспорт у помещика было очень непросто. Он разрешал священникам совершать обряд присоединения в имениях, но лишь в сопровождении губернского чиновника, а их было всего четыре и потому они не могли сопровождать священника всякий раз, когда это требовалось. Когда же епископ Филарет добился, чтобы функции губернских чиновников по засвидетельствованию присоединения выполняли мызные судьи, те стали всячески уклоняться от этой обязанности. С противодействием столкнулось и распоряжение епископа, согласно которому желающий стать православным мог отправиться для этой цели в ближайший город, имея на руках направление от мызного управления (т.е. мызной конторы протестанта-помещика). Такое направление крестьянину выдавалось, но зачастую с указанием города, где православного священника не было. О мытарствах, которые местные немецкие власти искусственно создавали для крестьян на пути к православию, И.С. Листовский пишет следующие пронзительные строки: «Приходит туда (т.е. в город, указанный в направлении) крестьянин, ему вымажут лицо и голову дёгтем. Он идёт в другой город; но, не допуская до священника, его выпорют и засадят в тюрьму, где он три или четыре месяца просидит, прежде чем Филарету удастся упросить генерал-губернатора распорядиться о его освобождении. А семья 3–4 месяца без работника, что вызывает несостоятельность к платежу за землю, и его потом выгоняют из усадьбы. И выпустят-то его из тюрьмы не в его одежде, а арестантской, с чёрным треугольником на спине, да кому обреют лоб, кому правую или левую стороны головы. Отправляют же домой целою толпою связанными не прямым путём, а заставят исколесить всю Лифляндию, преимущественно те места, где было движение к присоединению, для вразумления, что то-де будет и вам.

Где было движение к присоединению, там, доносили, бунт и посылали войска. Иных прогоняли сквозь 1500 шпицрутенов по два раза, а депутат дворянский фон Нумере приговаривал: “Так будет наказан всякий, кто только пожелает в тёплую землю, в русскую веру, не будет слушать помещиков и пасторов, а будет слушать обманщиков, возмутителей”»^{159}. Поистине, испытания, которые претерпевали крестьяне, стремившиеся к православию, делали из них страдальцев. И этот крест страдания, выпавший на их долю в XIX в., был, по-видимому, не менее тяжёл, чем тот, который несли последователи Христа в эпоху раннего христианства. И в такой ситуации епископ Филарет, не уклонявшийся, по собственному признанию, от битв из страха, ничего не мог изменить, поскольку достойной защиты верховной властью дела православия в Прибалтийском крае не было.

А между тем одно распоряжение генерал-губернатора Головина, несмотря на сопровождавшие его оговорки и ограничения, сообщило новый импульс религиозному движению в крае. С 1 сентября 1845 г. крестьянам дозволялось являться к ближайшим православным священникам, имея при себе разрешение от мызного управления. Это распоряжение не только упрощало переход в православие, но и являлось для крестьян официальным свидетельством того, что принятие православной веры официально не запрещается. В этой ситуации вновь возродились прежние надежды, снова поползли слухи о выделении земельных наделов присоединяющимся к православию.