— Да, их ребячество дорого обошлось им.
— Ребячество — конечно. Но и нечто другое, гораздо большее. Мы отлично знаем, что вкладываем в наш символ — лотарингский крест. Но нам трудно судить о том, что вкладывают они в свое «хайль Гитлер!».
— Возьмите вашу бумагу, господин полковник. Мне остается лишь действовать.
— Оставь ее у себя. Она имеет прямое к тебе отношение. Один из наших обнаружил недавно новую немецкую нотацию[25] для обозначения своих агентов, появление новой особой серии инициалов для Франции. Не знаю, по какому наитию (я как раз писал тебе, когда мне об этом сказали), я тут же выдвинул предположение, что это соответствует их агентам, размещенным в укрепленном районе. Проверили. Оказалось — точно. Не буду вдаваться в детали. Короче, ФВК означает Fritzweilerkopf[26], а ФВК!— наверняка и есть твой подопечный.
Ардан вздрогнул.
— Если это так, то именно по следам этого послания и надо идти, начиная с момента и места его перехвата.
— К сожалению, это всего лишь фотокопия, сделанная на почте в самом Майнце, и мы не знаем, как эта бумага была доставлена. Нам известна лишь примерная дата ее составления — 25 июня. Она, конечно, уже дошла до адресата.
— Но если это мой подопечный…
— Это именно твой подопечный.
—…то он настороже и хорошо осознает, что ему грозит, но не может понять, что именно, и это угнетает его еще больше. Во всяком случае, он нервничает, удручен, боится за свои связи и ужасно одинок среди целой армии врагов.
Мне это знакомо,— сказал Ардан.— Это невыносимо тяжело.
— Да, и мы его возьмем.
Пункт первый: я хочу его живым. На прошлой неделе в Эльзасе мы чуть было не взяли одного — электрика, специалиста по доводке турелей, но он бросился под поезд. Это официальная версия. На самом деле это X… толкнул его. Я на него не в претензии. Пришлось сделать выбор. Он поступил правильно. Зато этот след оборвался.
Пункт второй: через десять дней.
— Можно было бы…— начал Ардан.
Полковник выслушал его серьезно, ни разу не прервав. Он долго колебался, ласково и растроганно глядя на капитана, но вдруг нахмурился.
— Это очень опасно,— сказал он.— Но… так и быть. Мне пришла в голову другая идея, более… романтичная, что ли,— не то чтобы я хотел сберечь тебя, но, в конце концов… если пораскинуть, то мой план может привести к столь тяжелым во всех отношениях последствиям, что мы воспользуемся им только в том случае, если не удастся твой.
Давай действуй.
Но я хочу снова вернуться к тому, что уже сказал, и твердо установить такие правила игры:
Первое. Я считаю, что лучше получить этого человека мертвым, чем оплакивать потерю хоть одного из наших.
Второе. Я удовлетворюсь доказательством, которое убедит меня. А за тобой оставлю право определить, покажется оно мне убедительным или нет. Если ты решишь, что положение у тебя безвыходное, я разрешаю тебе… нет, я тебе приказываю самому совершить расправу над ним, лишь бы не подвергать никого из наших людей опасности выше того предела, который я считаю допустимым для вас. Тогда убей его.
Итак, до свидания — через десять дней.
Ардан, попрощавшись, уже собирался выйти, когда полковник окликнул его:
— И помни, что с твоей стороны было бы в высшей степени неразумно тратить все силы на то, чтобы арестовать второразрядного шпиона, тогда как через десять дней ты понадобишься мне для одного дела как раз твоего масштаба. Убей его.
Ардан улыбнулся, не подав виду, что это его взволновало:
— Боже мой, господин полковник, да все будет в порядке. Пойдет как по маслу. Не беспокойтесь.
— А я и не беспокоюсь, дурачок! Все вы одинаковы! Убирайся-ка лучше! И завтра же отошли назад Женевьеву.
Глава III
Ночь, не похожая на другие
Поезд из Меца заявил о себе грозным пронзительным свистком. Женевьева Левель в сопровождении капитана Ардана, нагруженного чемоданами, прошла на залитый солнцем пустынный перрон маленькой станции. Молодая женщина молчала и уже в десятый раз подряд открыла и закрыла свою сумочку.
Вы не потеряли билет? Ваша шляпная картонка получила подлый удар в бок. Вы будете в Париже к ужину. Эти цветочные бордюры вокруг станционных помещений несколько оживляют вокзальный пейзаж,— сказал Ардан.
— Вы мне все это уже говорили, но я вас не упрекаю. Впрочем, вы достигли цели. Поскольку нам остается всего несколько минут, мне уже некогда будет расчувствоваться.
Ардан с удивлением заметил, что она готова расплакаться -впервые с тех пор, как они были знакомы.
— Почему вы так нервничаете? Я вас решительно не узнаю.
— Мне не нравится, что я бегу от вас, как крыса…
— Нет, как мышка, дружочек, маленькая белая мышка…
— Молчите, глупец. Как крыса, которая бежит с тонущего корабля.
Ардан на миг стал таким же серьезным, что и она.
Нет нужды говорить вам, что это теперь уже не женское дело. Я уверяю вас, что присутствие вообще кого бы то ни было возле меня теперь невозможно. Правила игры требуют, чтобы я был один, совсем один. Я столь же решительно удалил бы и мужчину. И дело тут вовсе не в риске…
— Который велик?
— Мерси, достаточно.
— Ах, не паясничайте, я вас умоляю.
— Простите, Женевьева, я не хотел… Но не будем драматизировать…
Поезд остановился, и перрон ожил. Начальник станции сам погрузил багаж молодой женщины. Ардан обнял ее и просто поцеловал в обе щеки. Он почувствовал, что она задрожала от волнения, и услышал, как она едва слышно прошептала ему на ухо:
— Будьте осторожны, да хранит вас Бог.
На секунду он забыл про все условности, и на лице его выразилось все, что таилось в душе, оно исказилось гримасой, на этот раз не показавшейся Женевьеве насмешливой. Но он тотчас справился с собой.
— Вы же знаете, предчувствия меня никогда не обманывают. Ставлю десять против одного. Я всегда выигрываю пари.— И уже в окно купе, которое открыла девушка, он сказал:
— Передайте дядюшке, что я приеду прервать ваш флирт (я заранее извиняюсь) даже раньше, чем через десять дней и…
Свисток начальника станции не дал ему договорить. Состав тронулся.
Станционный шум и гам вдруг заглушил страшный скрежет тормозов, которые явно были не в состоянии остановить сногсшибательную спортивную машину с открытым верхом, летевшую на полной скорости; продолжая скользить на своих четырех застопоренных колесах, она уперлась в опущенный шлагбаум, который погнулся, заскрипел, но выдержал. Трое лейтенантов Ардана одним махом выскочили из машины Капеля и одинаковым жестом обнажили головы перед мадам Ардан, которая взволнованно и испуганно смотрела на все это из вагона.
Капель в отчаянии воздел к небу руки: в одной он держал кепи, которым размахивал, в другой — целый куст алых роз. Немного поколебавшись, он кинул кепи в кювет, перепрыгнул через шлагбаум и побежал вдоль железнодорожного пути, догоняя набиравший скорость поезд. Все увидели, как его гибкая фигура в стремительном рывке на мгновение воспарила в воздухе, как бы устремляясь вслед за поездом, и он на лету кинул букет, который молодая женщина подхватила вытянутыми вперед из окна руками. Потом маленькая ручка в перчатке снова появилась в окне и стала прощально махать до тех пор, пока вагон не скрылся на крутом повороте.
Трое молодых людей хохотали, как сумасшедшие. И развеселились еще больше, когда увидели лишившегося дара речи начальника станции, испуганно вытиравшего пот со лба. Ардан, заложив руки за спину и озабоченно склонив голову, задумчиво наблюдал эту сцену. Он слишком увлекся игрой, слишком глубоко вошел в свою роль. Странно, но он переживал расставание так сильно, как если бы действительно разлучился с женой накануне опасного испытания. На какой-то миг у него стало тепло на сердце от этого трогательного проявления чувств его подчиненных, в котором было столько дружбы и симпатии. Тут он стряхнул с себя свои переживания. Женщина и друзья? Ну и ну! Уж не стал ли он сентиментальным, как мушкетер Александра Дюма? Какой позор, что за слабость! Она всегда будет для него только надежным и замечательным товарищем по профессии. А среди троих его лейтенантов один, по крайней мере, беспощадный враг, и как раз в эту минуту он начинает разыгрывать с ним партию, в которой для него, офицера разведки, речь идет о защите высших интересов, для другого — о чести или бесчестье и о жизни или смерти — для обоих.