— Отходи!

«Перебрались», — обрадовался Леонов и принялся швырять гранаты в немцев, которые были совсем близко.

— Давай быстрее, Вася! — услышал он опять уже настойчивый и тревожный голос с того берега.

Сильным прыжком спортсмена Леонов метнулся к реке. И в ту же минуту заработали три партизанских автомата и карабин Ефима. Широкими шагами подрывник пересекал реку, с шумом раздвигая воду.

— Вправо немного возьми, к раките! — крикнул ему Ефим.

Но Леонов был уже на берегу. Пригибаясь пробежал между кустов и, остановившись за стволом дерева, выпрямился. Товарищи невольно залюбовались своим командиром. От него так и веяло силой, осмысленной отвагой, которая у таких людей, как он, всегда особенно сильно проявляется в минуту опасности. Отцепив резервную гранату, подрывник широко размахнулся и метнул ее через реку.

— Прощальная! —зло пошутил Леонов.

Фашисты не решились переходить реку. Партизаны благополучно добрались к своим.

...Из объединенного штаба в отряд поступил пакет. Его доставил командиру связной.

— Приказано в собственные руки, — сказал он, передавая пакет Гурову.

Пробежав глазами бумагу, Гуров покачал головой и обернулся в сторону комиссара: «Следите за карательным отрядом, прибывшим в Карнауховку, — читал он вслух, — постарайтесь разгадать намерения противника и при удобном случае разбейте его».

— Установка категорическая: «...при удобном случае», — улыбнулся командир. — Забыли вот только сообщить, какой случай они считают удобным.

— А что они еще могли оттуда написать? — возразил Куликов. — По-моему, сейчас необходимо провести точную разведку...

— Из штаба сообщают, — сказал Гуров, — что за последнее время карательные части появились и в других прилесных селах. Что-то затевают гитлеровцы!

— Вероятнее всего, они хотят обезопасить железную дорогу, — предположил комиссар. — Для этого и решили блокировать лес. Разрозненными частями гитлеровцы, по-моему, не будут вести общее наступление на партизан. Несомненно, им в какой-то мере известно, что здесь крупные силы. Партизаны ведь не считают нужным особенно скрываться.

Решено было всему отряду переместиться на время к окраине леса, ближе к населенным пунктам. В лагере оставить только «хозяйственную часть». О том, что отряд меняет стоянку, командир и комиссар тотчас сообщили в объединенный штаб, послав туда связного.

Отряд находился в состоянии боевой тревоги. У каждого при себе оружие. Гуров приказал построить людей. Надо было побеседовать с бойцами перед операцией.

Редкую по своей живописности картину представлял этот строй! Здесь можно было увидеть все: трофейные немецкие мундиры и венгерские куртки, штатские костюмы, крест-накрест перехваченные ремнями. У некоторых из-за поясов эффектно торчали немецкие парабеллумы, предмет партизанского щегольства и красноречивое доказательство, что их обладателю довелось близко познакомиться с гитлеровцами.

Особенно выразительны головные уборы: кепи, кубанки, воинские фуражки, пилотки, надетые поперек головы, широкополые фетровые шляпы...

Часть людей была в красноармейской одежде, уже выцветшей, со следами петлиц и знаков различия. Эти люди отличались в отряде от остальных особой военной подтянутостью, выправкой. И в бою они вели себя не то чтобы храбрее, — храбрости не занимать и другим, — но с каким-то особым достоинством, с большей выдержкой.

Обычно на правом фланге стоял старшина отряда Иван Сидоренков, пожилой, уже с брюшком человек. Красное, похожее на помидор, лицо его всегда блестело, словно подернутое глянцем. Тяготы партизанской жизни не влияли на цветущий вид этого необыкновенно расторопного хозяйственника, бывшего начальника районной конторы Заготпушнина.

 

Рядом с Сидоренковым, старательно приподнимая плечи, чтобы не очень проигрывать от сравнения с соседом, стоял шестнадцатилетний школьник Федя Картавин из Орла, а около него — смуглый, худощавый мастер брянского паровозостроительного завода Кирилл Попов, всегда и во всем ревниво оберегавший Федю. Мальчик пришел в отряд весной, больной, весь окровавленный. Гитлеровцы отправляли в Германию очередную партию жителей Орла, в которую попал, и Федя. Когда поезд проходил лесом от Карачева к Брянску, ему удалось выпрыгнуть на ходу из вагона. Федя сильно ушибся и о куст поранил себе щеку. Разведчики случайно встретили его в лесу и привели в отряд.

В первой шеренге находился и Ефим, сверху, через плечо, поглядывавший на свою соседку Галю Сафронову, прославленную разведчицу, три раза переходившую линию фронта. На плече девушки висел автомат с медной планкой на правой стороне ложа. Этот автомат ей подарил К. Е. Ворошилов, когда разведчица на несколько дней приезжала в Москву. С другой стороны Гали был Петр Макулин, державший у ноги ручной пулемет. Низкого роста, широкоплечий, бывший тракторист отличался тем, что в бою из пулемета стрелял стоя, легко, как с винтовкой, обращаясь со своим «РПД».

Строй замыкал шестидесятипятилетний Тихон, одноглазый охотник со своей двустволкой. Тихон ходил в помощниках у поварихи Агафьи Петровны, подвозил воду на кухню, заготовлял дрова. Такая должность сильно оскорбляла самолюбие охотника, и поэтому, вероятно, он слыл самым неуживчивым человеком в отряде. Худой, задиристый, с бесцветной бородой, старик вечно с кем-нибудь ругался, доказывая, что он достоин более высокого положения. При этом он был крайне неразборчив в выражениях.

— Давайте, товарищи, поближе, — сказал Гуров, жестом приглашая партизан придвинуться.

— В некоторые села, — начал комиссар, — прибыли карательные отряды. Гитлеровцы бесчинствуют. Фашистские мародеры сожгли Карнауховку. Проучим же бандитов! Родина присвоила нам гордое наименование народных мстителей... И мы отомстим. Кровь за кровь! Сто вражеских смертей за смерть одного советского человека! Наш отряд «Мститель» выступает сегодня.

Командир отряда тоже сказал несколько слов бойцам. Он объявил, что к вечеру отряд выступает на операцию. Гуров давал указания командирам подразделений подготовить оружие, боеприпасы, а после этого — было около одиннадцати утра — посоветовал отдохнуть, хорошенько выспаться. Придется ночью идти далеко. После обеда в штабную палатку явился Тихон. Он застал там одного комиссара. По тому, как старик раздраженно дергал себя за бороду и выпячивал колесом грудь, Куликов безошибочно определил, что тот настроен крайне воинственно.

— Что хошь, Михаил Сергеевич, а я одного часа больше не останусь при этой должности. Сорок лет служил в лесничестве, скрозь здесь все знаю. А Егорка ваш, неизвестно откуда его черти принесли, компас из рук не выпускает, в разведку по стрелке бегает. Разве это не позор? — горячился старик.

— Зрение у вас слабовато, Тихон Васильевич,—осторожно возразил комиссар.

— Ладно, — не сдавался Тихон, — в разведку, допустим, мне нельзя по причине глаза. А в бой с отрядом? Неужто ты не заметил, комиссар, что у меня испорчен левый глаз, который и без того надо закрывать во время стрельбы? Вальдшнепа, к примеру, сбиваю на лету, а фашистскую дичь, стало быть, боишься, промахну. Так ты обо мне понимаешь?

— Надо будет поговорить со старшиной, кем вас можно заменить... — примирительно говорил комиссар, не зная, как отделаться от старика.

— С Сидоренковым нечего и говорить! — возразил Тихон. — Это человек бесчувственный, как деревянный.

— Ну что вы, Тихон Васильевич, ведь Сидоренков у нас...

— И слушать не хочу, — прервал старик. — Это не старшина, а бревно! Пень. Хоть топор втыкай! Ведь это он определил меня на муку-мученическую в кухню...

— Тогда надо к командиру. Остап Григорьевич скоро должен быть здесь.

— Я не могу ждать, сам к нему пойду, я не дам над собой издеваться! — уже крикнул Тихон, словно ошпаренный выскакивая из палатки.

Комиссар облегченно вздохнул, радуясь, что быстро отделался от сварливого старика.