Было часов семь вечера, я вернулся с Опытного завода весь расстроенный безалаберностью моих «мастеров». Стучу в дверь и вдруг слышу голос Насти: «Да!». Распахиваю дверь и вижу Настю и Шурика, сидящих на Настиной кровати в обнимку. Я не поверил глазам — как так, я же победил в японской дуэли! Не вставая с койки, Настя тихо, но жестко сказала мне:

Уходи и не приходи сюда больше! Между нами все кончено! Мы с Шуриком любим друг друга и не хотим тебя видеть! — Настя больше не опускала глаз, как обычно, а смотрела прямо и решительно. Я заметил, что кольца на ее руке не было.

Убитый случившимся, я вышел вон и поплелся к себе. Ребята отмечали завтрашний отъезд домой. Я выпил с ними и, не выдержав, все рассказал им. Конечно же, о моем «романе» с Настей знало почти все общежитие, не то, что свои ребята. Эмоциональный Крисли вскочил с места и вскричал:

— На твоем месте я бы избил этого Шурика, да и Настю тоже! Вот суки!

«Старик» Калашян был противоположного мнения.

— Тебе завтра уезжать, ну побьешь ты их и уедешь, а они снова встретятся! Плюй на это и езжай домой, у тебя же жена там!

Но выпитая водка не давала покоя. Я подал знак Крисли, чтобы он вышел со мной. Вместе мы поднялись на четвертый этаж, и я громко постучал в комнату. Никакого ответа. Я прислушался — за дверью послышалось шевеленье. Нажал на дверь — она не подается. Я начал дубасить в нее ногами, но тут же вышли соседи напротив — две знакомые девочки, и сурово пригрозили, что они вызовут милицию. Все против меня!

И вдруг мне в голову пришла пьяная мысль — залезть в комнату через окно. Комната Насти была крайней, за ней шел тупичок коридора, оканчивающийся окном. Мы с Крисли подошли к окну, я высунулся и оценил ситуацию. Окна в комнате Насти были открыты, карниз под окнами был широким, но, к сожалению, чуть покатым наружу. Под окнами располагалась палатка для приема стеклотары.

Я решился. Вылез в окно, держась за руку Крисли, не отпуская ее, ухватился за подоконник Насти, и только после этого отпустил руку. И вдруг я вижу Настю — она соскакивает с кровати, подбегает к окну и со всей силы пытается его захлопнуть. Лицо ее перекосилось от страха, она все давит и давит на окно, расплющивая мне пальцы. Я посмотрел вниз — высота огромная, я представил себе, как загрохочет разбитая стеклотара, если я упаду вниз и пробью хилую пластиковую крышу палатки. А Настя все давит и давит на окно.

— Перестань давить, я уйду! — крикнул ей я. Она приоткрыла окно, но держала его обеими руками, чтобы снова захлопнуть, если я попытаюсь залезть внутрь. Шурика видно не было, забился в угол, наверное, чмур поганый!

Я оторвал окровавленные пальцы от подоконника и, балансируя на карнизе, схватил протянутую мне руку Крисли. Кое-как влез в окно, и, неуклюже перевалившись, растянувшись на полу. Вставая, заметил, что всю эту позорную сцену наблюдали девочки из комнаты напротив. Я шуганул их, они тут же захлопнули дверь, и мы с Крисли шатаясь, пошли к себе. Я не удержался, чтобы не пнуть ногой дверь Насти и не плюнуть на нее.

Вот как закончилась наша любовь! Говорил же я ночью на берегу Москвы-реки, что все кончится, и кончится плохо. А Настя, помню, целовала меня, утирала слезы и настаивала:

— Успокойся, миленький, не плачь, у нас все-все будет хорошо! Вот увидишь!

— Вот и увидел! — я посмотрел на свои окровавленные с содранной кожей пальцы и решил — все равно хорошо, что не грохнулся с четвертого этажа на палатку со стеклотарой!

Удивительное, мистическое совпадение — лет через десять после этого, мой знакомый парень с нашего двора в Тбилиси, внук домоуправа Тамары Ивановны, поступивший учиться в МИИТ и живший в том же общежитии, сорвался и упал как раз с того же карниза, совершая тот же путь из окна, что и я. Но совсем не с той же целью — он выпил с товарищами, а закуски не хватило. А из окна комнаты, которую когда-то занимали Настя с Зиной, свешивалась авоська, набитая всякими вкусными вещами. Правда, было не лето, а холодное время года, и удержаться на карнизе было труднее. Парень разбился насмерть — палатку, которая могла смягчить удар, к тому времени уже убрали. Получило-таки окно-убийца свою жертву из Тбилиси, из того же самого двора!

Нет худа без добра — тем более с легким сердцем я уехал домой с приятелями, и, выпивая с ними по дороге, со смехом вспоминал мое приключение. Только Крисли мрачнел и приговаривал, качая головой:

— Окно захлопывала, сука! Наша грузинка никогда бы так не сделала!

Я молчал и поддакивал, а сам вспоминал, что грузинка Медея (правда, древняя грузинка!) не пожалела даже своих детей, зарезала их, чтобы досадить своему любовнику Ясону! Попался бы ей этот Ясон на карнизе, она бы ему и шею прихлопнула, а не только пальцы!

В Тбилиси я окунулся в привычный мир семьи, учебы и спорта. Настроение подавленное, на душе — пустота. Интересно, что любовь к Насте исчезла мгновенно. Вылезал я из окна на карниз пылко и страстно влюбленным, а залезал обратно и растянулся на полу — уже нормальным человеком. Уже так не ждал поездки в Москву, хотя идеей своей горел, как и раньше.

А к лету следующего 1961 года все «устаканилось» в моей душе, и я снова официально отправился на производственную практику в ЦНИИС, опять же, по вызову. В общежитие МИИТа я даже не стал заходить, чтобы случайно не встретить Настю под ручку с дебилом-Шуриком. Явился сразу же к своим благодетелям Федорову и Недорезову, и они устроили меня в рабочее общежитие ЦНИИС, которое народ называл — «Пожарка».

Эх, «Пожарка»! Она мне и сейчас по ночам снится! Сколько с ней связано

— три года, проведенных в ней были самыми концентрированными по впечатлениям, полученным от жизни. Там я понял цену человеческим отношениям, познакомился с самыми различными судьбами, узнал дружбу и любовь, сам предал и то и другое, наконец, сделал первые шаги в науке — не за ручку, а самостоятельно, падая, расшибаясь и поднимаясь снова!

Глава 3. Наука и жизнь

Вот и окончились «университеты» моего друга, будущего профессора механики. Но юность еще и не думала заканчиваться. Ведь согласно современным понятиям, юность — это период между отрочеством и зрелостью. А когда наступает зрелость? У иных она и вообще никогда не наступает — и живет такой человек всю жизнь «незрелым». Судя по всему, нашего героя тоже пока рановато считать зрелым. Зрелые люди солидны и таких «выкрутасов» не выделывают.

Так что, остается пока юность, и не так уж она и плоха! Но наступила пора как-то реализовывать знания, полученные в «университетах» — знания в науке, общении с друзьями и коллегами, противоположным полом, а проще говоря

— в любви. И лучше всего эти знания реализовывать, живя не под крылышком у родителей, а в общежитии, обыкновенном рабочем общежитии 60 —х годов прошлого века, и не в самой столице, а в провинциальном подмосковном городке Бабушкине. А что касается науки — то и здесь нашему герою повезет — он поступит в аспирантуру, где реализует свои научные знания. Таким образом, учась в аспирантуре и живя в рабочем общежитии, он убъет сразу двух зайцев — постигнет и науку и жизнь. Исходя из этого, новую часть нашего повествования мы так и назовем — «Наука и жизнь», несколько опасаясь, что известный журнал того же наименования сочтет это «заимствованием».

Манеру изложения оставляем прежней, со всей ответственностью, падающей на самого героя, являющегося, как и раньше, рассказчиком.

«Пожарка»

«Пожарка» — это общежитие, под которое приспособили здание бывшей пожарной части, даже с каланчой. Первый этаж был занят всевозможными бухгалтериями и канцеляриями, а второй этаж — рабочее общежитие. Коридорная система — справа четыре комнаты и туалет, а слева — пять комнат. В самом начале коридора у входа с лестницы — кухня с угольной печью, которая весь день топилась. На ней грелся бак с водой, и семейные готовили на ней еду. По утрам с 7 часов приходила сильная, костлявая и крикливая уборщица Маша, которая мыла полы во всех комнатах (кроме семейных).