Я сидел в углу и чувствовал сильную усталость. Я думал о тех людях, которых потерял в этом году. И еще я думал о том, что это мое последнее Рождество. Голова слегка болела. Но впервые боль казалась мне даже приятной. Она наполняла меня грустным, глубоким спокойствием, мы хорошо знали друг друга — я и боль. Если она разозлится, я, придя домой, сделаю инъекцию и засну. В этот вечер мне было приятно видеть множество людей, которые были счастливы. Когда праздник подходил к концу, доктор Фройнд сказал короткую речь и после этого встал у выхода из спортзала и пожимал руку каждому, кто проходил мимо него, взрослым и детям.

Наконец все вышли. Елка с погашенными огнями стояла в тени, электрическое освещение было выключено, все до последней лампочки. Я встал и подошел к доктору Фройнду.

Он довольно потирал руки:

— Прекрасный вечер, не правда ли?

— Просто чудесный. Самый прекрасный из всех.

— Пойдемте.

— Доктор, — сказал я, — у вас есть немного времени для меня?

— Конечно, господин Франк. Что случилось?

— Я хочу рассказать вам одну историю.

— Историю? Она касается Мартина?

— Нет, — ответил я. — Она касается меня.

Он долго испытующе смотрел на меня, затем запер дверь спортзала и кивнул.

— Это моя собственная история, — сказал я. — Я убийца.

16

Я рассказал ему все, или почти все, умолчав только о том, что сделал с украденными деньгами. Я утверждал, что они еще в банке, из страха, что он откажется и не возьмет их на строительство отеля. А в остальном не осталось ничего, о чем бы я умолчал, ничего, что бы я приукрасил. Я говорил час. Мы были одни, нам никто не мешал. Мы сидели в его кабинете. Я отправил Мартина домой, и доктор Фройнд запер дверь. Он ни разу не перебил меня. Ни разу не взглянул на меня. Он курил и смотрел куда-то в сторону, в темноту своего кабинета.

Чем дольше я говорил, тем свободней чувствовал себя. Мне было все равно, что он теперь предпримет, это совершенно меня не заботило. Невыносимо тяжелая ноша упала с моих плеч, когда я рассказывал о своих преступлениях, и моя усталость становилась все более невыносимой. Моя речь лилась сама — я слишком долго молчал. Я ни о чем не думал больше, ни о последствиях, ни о будущем. Я не думал даже о Мартине. Наконец все было сказано. И я поднял глаза.

Доктор Фройнд закурил новую сигарету и хранил молчание. Я смотрел на него, но он избегал моего взгляда.

Я ждал. Он все еще молчал.

— Я закончил, — громко сказал я. — Скажите же что-нибудь!

Он медленно покачал головой.

— Я тоже всего лишь человек, господин Франк. Что я должен вам сказать?

— Что мне делать?

— Как я могу?

— Прикажите мне что-нибудь сделать. И я послушаюсь!

— Я не могу вам ничего приказать, — сказал он. — И боюсь, мало чем могу помочь.

— Вы хотите сообщить в полицию?

— Нет, господин Франк, — сейчас он серьезно смотрел на меня. — Моя профессия имеет некоторое сходство с профессией священника. И я тоже знаю об обязанности хранить молчание. Я не чувствую потребности выдать вас. Я могу только посоветовать вам сделать это самому.

Я поднялся:

— Я надеялся, что вы сделаете это. Я слишком труслив. Я не хочу быть арестованным и осужденным за мои преступления в те последние месяцы, которые мне еще остались.

— Вот видите? И вы ждете, что я вас выдам? Вы не должны были рассказывать мне свою историю.

— Я не мог иначе. Я должен был кому-то это рассказать, с кем-то поделиться.

— Господин Франк, вы очень больны.

— Да, я знаю.

— Не только физически, но и душевно. Ваш мозг не работает. Вы больше не в состоянии думать.

— Вы полагаете, я сошел с ума?

— Боюсь, что так, господин Франк.

— Но я чувствую себя совершенно нормальным. Я не несу чепухи и не веду себя странно!

— Вы по-другому сошли с ума, опасно, господин Франк. Основные ценности человеческой жизни потеряли для вас свое значение. Вы больше не видите разницы между добром и злом. Вы уже не знаете, что такое человеческое существо и что означает смерть.

— Это я знаю прекрасно, — тихо сказал я.

— Вам кажется, что вы знаете, господин Франк, — сказал он так же тихо. — Вы понимаете слова, но не их содержание. Вы раскаиваетесь?

Я добросовестно подумал.

— Нет, — сказал я и сам этому удивился.

— Вот видите.

— Нет, господин директор.

— Совсем?

— Я бы не хотел окончить свои дни в тюрьме, — сказал я. — Но я не боюсь тюрьмы. Если бы вы меня выдали, это не причинило бы мне боли.

— А вы кого-нибудь любите?

Я кивнул.

— Да, — сказал я. — Вас, доктор Фройнд.

Он помолчал, встал и подошел к радиоприемнику. Спустя секунду раздались глухие рождественские песни.

— А если я попрошу вас во всем сознаться?

— Я пообещаю вам это, господин доктор. Но, боюсь, в конце концов я этого не сделаю. Однажды мне уже представлялся случай сделать это. Тогда я тоже не смог.

Из радиоприемника доносились поющие детские голоса.

Он повернулся ко мне спиной и продолжил:

— Я точно так же, как и вы, не знаю, что делать, господин Франк. Я всегда верил, что могу помочь любому. Но, оказывается, я переоценил себя. Я не знаю, что вам посоветовать. — Вдруг он обернулся и посмотрел на меня почти испуганно: — Но боже мой, мы должны что-нибудь сделать! Я не могу вас так отпустить! Вы больны! Вы представляете угрозу для общества!

— Уже нет.

— Каждый больной человек опасен для окружающих, — сказал он. — И вы тоже. Вы не знаете этого, но вы опасны! — Он смотрел на меня.

— Доктор, — сказал я. — Я должен сделать вам еще одно признание.

— Нет! — вскрикнул он.

— Нет, я должен это сделать. Не бойтесь, в этом нет ничего ужасного. Я думаю, с головой у меня уже действительно не все в порядке. Я намереваюсь кое-что сделать в связи с моей исповедью. Я знал, что вы не сможете мне ничего посоветовать. Я знал, что вы поймете, что я опасен для людей и что меня нельзя оставлять одного…

Он медленно подошел ко мне. В его глазах светилось растерянное понимание:

— Вы хотите…

Я кивнул.

— Я боялся, что вы откажете мне в моей просьбе. Теперь я вижу, что вы этого не сделаете. Я не могу больше быть один. Я хочу умереть здесь, в школе. Я не хочу никогда уходить отсюда. Я хочу остаться у вас, доктор. Только у вас. Могу я прийти с Мартином?

Он долго молчал. Затем тихо сказал:

— Да.

— Алилуйя! — торжествовали ангельские голоса в эфире.

17

Шел январь, и за окном падал снег, когда я начал записывать эту историю. Пришел март, и снег растаял. Весна в этом году была ранняя. В школьном саду уже цветут крокусы и примулы, на кустах набухли толстые почки. Я очень старался в последние три месяца. И много сделал, несмотря на то, что мне уже было очень тяжело. Боли участились, дышать стало трудно. Я не думаю, что увижу лето, хотя мне этого очень хочется, — ведь в июле, по нашим расчетам, детский отель в Нойштифте у леса будет готов и в него заедут первые посетители. Мартин будет среди них, доктор Фройнд мне это обещал. Он до сих пор не знает, что отель построен на деньги, которые я украл. Я сказал ему, что завещаю их мюнхенскому банку. Я очень рад, что строительство продвигается так быстро. Теперь этому уже ничего не может помешать. Деньги безвозвратно вложены в окна, двери, стены, мебель, ковры и печи. Даже если разрушить весь дом, обратно их не заполучить. На прошлой неделе положили крышу. Мы с доктором Фройндом ездили на стройку: верх здания был отделан деревом. Мы прошли по всем комнатам, выпили вина с рабочими. Это был хороший день.

Жизнь моя протекает очень размеренно. Мартин живет в соседней комнате. Он по-прежнему не проявляет ко мне интереса, но учится и хорошо себя ведет. Мы ждем его следующего приступа. В свое время он с энтузиазмом воспринял мое предложение о переезде. 26 декабря мы переехали в нашу школьную квартиру. Вещей с собой мы взяли не много. Я остался прописан на Райзнерштрассе, чтобы не вызвать подозрения, но был там только два раза. Что мне там было делать?