23

В 1933 году Иоланта потеряла обоих родителей.

Отец по политическим и личным мотивам не представлял для себя возможным жить дальше в Германии, поэтому сначала застрелил свою жену, а затем застрелился сам. Свое состояние он завещал дочери, которая как раз сдала экзамены и теперь могла покинуть школу при монастыре. Государство не признало права на наследство и присвоило собственность и деньги. В одну ночь Иоланта, рожденная и воспитанная в богатой семье, осталась без средств и крыши над головой. Добрые родственники, проживающие вблизи голландской границы, взяли ее к себе. Иоланта попала на большой крестьянский двор. Ей было восемнадцать лет, и она оставалась девственницей. Она работала в бюро, писала письма, рассчитывала налоги и расходы, выплачивала заработную плату. Деревенский парень, большой и сильный, преследовал ее своей любовью. Она отклоняла его ухаживания — Иоланта боялась его. Он принимал ее поведение за кокетство. В ее девятнадцатый дня рождения, на который он также был приглашен, он напился и, воспользовавшись случаем во время ночной прогулки с Иолантой, предпринял банальную и жестокую попытку изнасиловать ее. Она кричала и защищалась, сильное отвращение поднималось в ней. Однако вокруг было темно и тихо, на крик никто не прибежал. Она понимала, что теряет силы, чувствовала запах его губ, ощущала тяжесть его тела, видела его отвратительные, убийственные руки, слышала его бессмысленный стон — и сдалась. Но ему помешали. Их обнаружил дядя, который вышел искать Иоланту. Парень отпустил ее и убежал. Иоланта лежала обессиленная, опустошенная, ей казалось, что ее вываляли в грязи. Она с трудом повернулась на бок, и ее стошнило.

На следующий день она покинула двор. Она поехала в город, устроилась секретаршей к адвокату и долгие месяцы жила в паническом страхе заболеть. Она консультировалась у бесчисленных врачей, находила у себя симптомы болезни и не могла спать.

— Я больна, я должна была заразиться, я чувствую это! — кричала она врачу, который хотел ее успокоить определенно отрицательным результатом анализа. Ее послали к психоаналитику, маленькому еврею, которому — это был 1933 год — еще было разрешено практиковать, но который уже собирался в эмиграцию. Ему удалось освободить ее от параноической мысли, что она больна. От других параной он ее не излечил: она начала со страшной силой, бессмысленно и не отдавая себе отчета, флиртовать, у нее было множество связей и любовных историй, ни одна из которых не удовлетворила ее. В этом она, однако, всегда обвиняла своего партнера, так как маленький еврей сказал ей: «Вы совершенно нормальная женщина с совершенно нормальным чувственным восприятием. И если вы не будете удовлетворены связью с мужчиной, то в этом будет виноват он, а не вы».

Виноват мужчина, а не она, Иоланта верила в это. Она стала ненавидеть мужчин, Иоланта стала их мучить. Она была довольно симпатичной, и многие мужчины пытались добиться ее расположения. Ей доставляло удовольствие видеть, как они страдали, когда она им отказывала, и как они бесились, когда она их мучила. Иоланта считала, что она умна, предусмотрительна и никогда не допустит такой глупости, как неразумная Мауд, которую доставили назад в школу грязной и больной только потому, что она всего один раз «любила». Иоланта никогда не «любила». Она позволяла любить себя. Это казалось ей смыслом всей жизни.

В 1939 году, когда началась война, ее работодатель был арестован, и она потеряла место. Оттого, что ей было все равно, что делать дальше, и от тоски по приключениям, она пошла служить в воздушный десант. Для этого не требовалось особых знаний, немецкой армии нужны были люди, и Иоланта тотчас стала военнообязанной. Она попала в Польшу. Комендантом дивизии был некто обер-лейтенант Мордштайн. Иоланта сталкивалась с ним каждый день. Они сидели в одном бюро. Высокий, стройный, приятной наружности, он стал ухаживать за Иолантой. Она ответила на его ухаживания в своей привычной холодной манере, восприняв это как рутину. Она принимала его приглашения, ходила с ним в ближайший фронтовой театр, пила вино, танцевала и смеялась. Но он был ей чужим, как любой другой — грязный, больной, мерзкий — мужчина.

Педантичный и мужественный Мордштайн по профессии был военным. Холодность Иоланты, ее равнодушие сводили его с ума. Это и было, собственно, причиной того, что он так быстро в нее влюбился. Он делал ей подарки, даже предлагал выйти за него замуж, но все оставалось по-прежнему, она не становилась ему ближе.

Он уже почти смирился с тем, что должен прекратить безнадежные попытки, когда вдруг произошло нечто, что глубоко его удивило.

Это случилось однажды днем, когда у обоих был выходной. Они ехали за город в его машине. Стоял тихий солнечный осенний день. Ничто не предвещало внезапного налета вражеских бомбардировщиков, когда поляки с мужеством, на которое способна только армия, которая уже знает, что проиграла, атаковали склад немецких боеприпасов. Взрывы сотрясали маленькую деревеньку, по которой как раз проезжал Мордштайн и поблизости от которой, в лесу, как раз находилась цель налета. Ударной волной Иоланту выкинуло из машины. Мордштайн остановился, выпрыгнул за ней, поднял ее, потерявшую сознание, на руки и потащил через сущий ад рушащихся домов, взрывающихся бомб и горящих бараков в ближайшую часовню.

Когда Иоланта снова пришла в себя, она лежала перед алтарем на толстом красном ковре. Мордштайн склонился над ней, опустившись на колени. Глубоко и прерывисто дыша, он разорвал на ней блузку, чтобы проверить, не ранена ли она, и ее голая грудь белела в сумерках церкви. Ворвались новые звуки. Шум моторов становился все громче, а потом к нему примешивался вызывающий ужас свист бомб, накрывающих цель. Стены часовни сотрясались, пол ходил ходуном, когда Иоланта отдавалась ему. Он был поражен сумасшедшей силой ее страсти. Он думал, что все будет гораздо сложнее, и был достаточно опытен, чтобы понять, что эта женщина, которую он здесь, посреди хаоса, держал в объятиях, была счастлива. Он не видел белой статуи Иисуса Христа, который возвышался над ними на маленьком алтаре и простирал свою руку над задыхающейся от страсти Иолантой.

24

Еще в Польше их обвенчал полевой священник. Иоланта вернулась назад в Германию. Ее муж, обер-лейтенант Мордштайн, остался на фронте, или, лучше сказать, на фронтах войны. Он воевал в Норвегии, Франции, России, Африке. Его не было шесть лет. Это была его заслуга: он освободил Иоланту — маленький еврейский врач совершенно точно объяснил ей это — от шока и избавил от фригидности. Но эта его заслуга имела и другие последствия: Иоланта превратилась в женщину, которая в корне изменила свои представления о любви и удовольствии. Ей нужен был мужчина. Ей нужен был Мордштайн, который дал ей почувствовать себя настоящей женщиной. Но Мордштайна, в котором она так нуждалась, не было рядом. Он был в Норвегии, Франции, России и в Африке. Его не было с Иолантой.

В Мюнхене, где поселилась Иоланта, она очень скоро завоевала дурную славу. Она имела бесчисленные связи с разными мужчинами и не стыдилась их огромного количества. Неожиданно все мерзкие, больные, вызывающие отвращение мужчины стали ее друзьями, возлюбленными, ее спасением. Мордштайн излечил ее. Он думал, что абсолютно излечил ее, когда в 1945-м он наконец вернулся домой. В скором времени слухи дошли и до него. Он долго, все первые послевоенные месяцы, когда царило хаотичное беззаконие, не придавал им значения. Он не обращал на них внимания, потому что был счастлив с Иолантой. И она была счастлива с ним. С ним она была счастливее, чем с любым другим мужчиной. Волшебство польской часовни все еще действовало, другие мужчины были забыты и выброшены из жизни, их не существовало с тех пор, как только Мордштайн снова заключил ее в свои объятия.

Это не она была инициатором развода, а он. У него появились новые интересы, он захотел снова быть свободным. Иоланта сдалась, когда он упрекнул ее за все, чем она занималась, пока его не было. Она согласилась, что не имеет права настаивать на сохранении брака. В конце концов она даже захотела уйти от него. Они развелись. И Иоланта скоро осознала, что не может окончательно расстаться с ним. Она пыталась, но ей это не удавалось. Всегда, как только он оказывался где-то поблизости, силы и разум оставляли ее, как только он встречался ей на пути, снова оживала «та» Польша.