— Be sure that your umbrella is upside down…[71] — пел Жорж.

— …и я сказала тебе еще, что не могу забыть этот запах, что он повсюду меня преследует… А теперь он пропал, этот запах! И ты принес мне «In Love again» — ты понюхай, понюхай!

Он обнял и поцеловал ее, вдыхая этот запах вместе с запахом ее кожи, и она тоже поцеловала его, и им было безразлично, что несколько посетителей, сидевших за соседними столиками, с любопытством на них уставились.

Робер принес заказанное спиртное, а Жорж запел:

— If yon want the things you love, you must have showers…[72]

— Ле хаим, — сказала Клод.

— Ле хаим! — согласился Филипп.

И они выпили.

— Это безумие, — произнесла после этого Клод. — Чистое безумие, Филипп! Но у меня такое чувство, будто я спасена. Какое восхитительное слово «спасена». Правда? И никакое другое мне сейчас на ум не идет. Я окончательно спасена от того, что было тогда… Ты дал мне время, ты не торопил меня, ты ждал, и ты принес мне освобождение от моих внутренних тягот этим «In Love again»… и этот запах новой любви возбуждает и тревожит меня, Филипп!

— Меня тоже. Очень.

— Тогда давай уйдем отсюда, прямо сейчас. Я ни о чем другом больше думать не могу.

15

Они засыпали и просыпались вновь и любили друг друга еще и еще с отчаянной страстью и со всей страстью отчаяния. И снова забывались коротким чутким сном. На этот раз они проснулись от того, что кто-то настойчиво звонил в дверь квартиры.

— Кто бы это мог быть? — спросил он. — Серж?

— Ни в коем случае.

— Тогда кто?

— Представления не имею, — сказала она, прижимаясь к нему. — И знать не хочу, — и она стала целовать его, но стоявший за дверью звонил, не переставая. В конце концов Клод встала и вышла из спальни, уже освещенной солнцем, набросив на плечи короткий махровый халат, потом сняла трубку домофона. Слышно было, как она открыла, а затем закрыла входную дверь. Она вернулась в спальню с большим букетом роз на длинных стеблях. Улыбаясь во весь рот, Клод сказала.

— Сумасшедший ты!

— Господи! Я сам купил их вчера и просил принести их тебе на квартиру утром! — вспомнил он. — Но часов в десять, не раньше, чтобы тебя не разбудили.

Эти слова развеселили Клод.

— Чтобы меня не разбудили! Знаешь, сколько сейчас времени?

— Ни малейшего понятия.

— Пол-одиннадцатого.

— Скажи пожалуйста!

— И вот я, бедная и несчастная, стою с букетом из тридцати роз — на голодный желудок, между прочим, потому что у нас с тобой не было и крошки во рту.

— Ты, бедная и несчастная, стоишь не с тридцатью, а с сорок одной розой в руках. А что на голодный желудок — я не виноват.

— Сумасшедший! — кричит она. — Сумасшедший!

— Если они тебе не нравятся, можешь их выбросить.

— Еще как выброшу! — и бросает розы на постель, а сама падает рядом с ними. — О-о, Филипп, Филипп… иди ко мне! Иди скорее!

И они любят друг друга на постели, где лежит столько роз с длинными стеблями.

16

Приняв ванну, он помогает ей на кухне приготовить завтрак: достает из холодильника апельсиновый сок, яйца, ветчину, джем и сетку с хрустящими булочками из шкафчика, они еще теплые.

— Они подвешивают сетку с булочками на дверную ручку, понимаешь, дорогой, они привозят их каждый день, когда я дома.

Пока он жарит на плите яичницу с ветчиной, она идет в комнату, наливает воду в высокую напольную вазу и ставит ее с розами на черно-белый мраморный квадрат пола у камина.

Потом они переносят все, приготовленное для завтрака, на большой стол, покрытый тонированным стеклом, который стоит у окна. Филипп в рубашке, Клод — в коротком халате, оба босиком.

Они сидят рядом на диванчике, едят яичницу с ветчиной и хрустящие булочки, намазанные маслом, пьют апельсиновый сок и крепкий черный кофе. Филипп ест с аппетитом, несколько раз его взгляд останавливается на портрете маленькой девочки с большими глазами, который висит над камином. Он тихо говорит:

— Твоя мать…

Клод вопросительно смотрит на него.

— Серж мне рассказал все об этом портрете.

— Она была очень красивым ребенком, моя мать, — говорит она. — Я когда-нибудь покажу тебе снимок…

— А глаза у нее такие же большие, как у тебя. Или, скорее, наоборот. И такие же черные. И такие же серьезные…

— Они были очень бедными людьми, мои мать и отец.

— Как и мои, — говорит он. — Они были бедными и постоянно болели.

— Да, мои тоже подолгу болели, — говорит Клод. — Но маленькой девочкой мама была очень красивой. Поэтому я и заказала этот портрет, понимаешь?

— Конечно, — говорит он.

Звонит телефон. Клод поднимает трубку.

— Доброе утро, моя красавица, — говорит Серж. — Хочу поздравить тебя с наступлением нового дня. И моего друга Филиппа тоже, если он уже проснулся. Сейчас двенадцать, и я подумал, что вы, наверное, уже на ногах.

— А то как же!

— Хорошо выспались?

— Не очень-то, Мотек. Поздно заснули. А ты?

— Спал как убитый. И как вы теперь себя чувствуете?

— Не будь пошляком!

— Прошу прощения. Завтракаете сейчас, да?

— Тут ты попал в точку, Мотек.

Филипп встал.

— Ты что? — спрашивает Клод. — Тебе захотелось в туалет?

— Нет, но, может быть, вы хотите обсудить что-то личное, и я не намерен…

— Сядь сейчас же на место, дурачина! — говорит Клод в трубку. — Говорит, что если мы обсуждаем что-то интимное, он не желает, мол, нам мешать.

— Даже не верится! Да он у тебя и в самом деле дурачина. Я ведь ему уже все объяснил однажды… и очень подробно. Ему что, надо все повторять по сто раз? Или он ничего не понял. Спроси его!

Клод смотрит на Филиппа.

— Серж говорит, что он уже объяснял тебе однажды, как обстоит дело насчет нас троих. Понял ли ты его и все ли ты понял?

Филипп кивает.

— Он кивает. Он у нас теперь онемел.

— Ладно уж, — говорит Филипп, — будет вам надо мной смеяться! Да, я все понял, все до конца. Я тоже люблю Сержа.

Клод гладит его по голове, говоря в трубку:

— Он говорит, что тоже любит тебя…

— И оба мы любим тебя, наше волшебное создание, — говорит Серж. — Если вы как раз сейчас завтракаете, то у вас, наверное, не будет желания в самое ближайшее время пообедать. Верно я рассуждаю?

— Абсолютно верно! Надо сперва проголодаться, а до этого еще далеко.

— Я так и подумал. Но надо же нам отпраздновать нашу встречу?

— Просто необходимо!

— То-то. Поэтому я уже провел совещание с хозяевами «Ла Фаволы». Николетта Мартиноли приготовит нам такой ужин, что закачаетесь. Предложение принимается?

— Ни одного против и никто не воздержался.

— Ты будешь во всем белом, хорошо?

— Как скажешь.

— И мы, мужчины, приоденемся.

— Ну уж постарайтесь!

— Можно, я буду в смокинге?

— Считай, что тебе разрешили.

— А он? Спроси, есть ли у него смокинг?

— У тебя есть смокинг?

Филипп снова кивает.

— Он опять кивнул.

— Я его понимаю. Для него это все внове. Да это и вообще необычно и непонятно для посторонних, для чужих нам людей. Но мы-то сами… Для нас это единственный выход. Скажи это ему!

Клод повторила его слова.

— Безусловно, — соглашается Филипп. — Конечно, Серж уже объяснил мне однажды все. Он… он прав.

— Он говорит, что ты прав. И он тоже будет в смокинге. Боже мой, какой вид у нас будет, как на светском приеме! Даже маленькие собачонки и те будут лаять при нашем появлении.

— Не только домашние собачки!

— Привет тебе, Серж!

— Значит, до вечера. Можно мне поговорить с Филиппом?

Клод передает трубку Филиппу.

— Серж хочет тебе что-то сказать.

Он колеблется.

— Да бери же ты, он ждет!

— Я… но, в самом-то деле, Клод…