У Клод было много вопросов к нему, и они несколько часов просидели перед открытой дверью на балкон. Солнце уже садилось, а он все говорил, спустились сумерки, а он продолжал свой рассказ, и только когда стало совсем темно, он остановился.
— В конечном счете все прояснится, — проговорил он. — Только главного у нас пока в руках нет, того, что могло бы спасти нас.
— О чем ты говоришь?
— О совершенной антивирусной защитной программе, — сказал Филипп. — У нас есть отличные программы, однако они не вполне совершенны. И вопреки всем защитным программам преступники всякий раз изыскивают путь, чтобы ввести в нашу систему свои вирусы. Однако отныне мы объединим наши усилия в самых разных странах, чтобы создать совершенную защитную программу. Конечно, «Дельфи» заинтересована в таком сотрудничестве. Потому что и там довольно давно работают над чем-то подобным.
— И ты считаешь, что вообще возможно — ответь мне, как на духу, Филипп! — создать программу, которая со стопроцентной надежностью не допустит в систему вирус?
— Это невероятно сложно, но такой шанс есть. Возможность стопроцентной защиты от проникновения вируса в принципе дана.
— И каковы ваши шансы?
— Они велики, дорогая. Я ведь сказал уже, что сейчас над этим будут работать лучшие специалисты во всем мире. Поверь мне, пожалуйста!
— Я тебе верю. Вы должны суметь остановить этот террор, — сказала Клод.
Они еще долго молча сидели на диванчиках, Клод включила телевизор, и они просмотрели передачи новостей по разным каналам. И повсюду комментаторы говорили о компьютерных преступлениях, о ходе расследования и о том, что эксперты разных стран совместно работают над тем, как с помощью идеальных защитных программ в будущем избежать новых несчастий.
Полночь давно миновала, когда они, наконец, пошли в спальню. Ими овладело желание, но у них ничего не получилось, и под конец они, нагие, сидели с подложенными под спину подушками у изголовья постели, и Клод, положив голову на плечо Филиппа, сказала, что им не стоило и пытаться после всего того, о чем они перед этим говорили — так они переволновались, — а он сказал:
— Да, после того, о чем мы говорили и после того, что произошло.
Их руки сплелись, она поцеловала его в губы, и он ощутил биение ее сердца, а сквозь открытое окно они оба видели огромный фонтан на озере, который ночью подсвечивался скрытыми прожекторами, так что струи его напоминали жидкое золото. Фонтан бил на высоту в сто сорок метров и в высшей своей точке струя раскрывалась, как огромный цветок, и миллионы капель падали обратно в озеро: pennies from heaven[95].
Сейчас, около двух ночи, машины внизу проезжали лишь изредка, их шум не проникал в спальню и только по потолку время от времени пробегали причудливые тени.
Конечно, Клод опять заговорила о произошедших катастрофах, ужасаясь, что столько людей уже погибло, и нет никакой уверенности в том, что это не повторится. Она расплакалась, и он чувствовал, как по его груди катятся ее слезы. А что, если у них на самом деле ничего не получится?
Он смотрел поверх ее подрагивающих плеч в сторону больших белых судов на озере, на верхних палубах которых кружились в танце парочки. Музыка оттуда к ним не долетала, не было слышно ни звука. Она сказала:
— Любовь моя, у меня есть только ты, а у тебя — я. И ты должен мне говорить обо всем. И всегда одну правду. Никогда не ври мне. Прошу тебя, Филипп! Ну, пожалуйста!
И он подумал, что никогда впредь не обманет ее и не умолчит о чем-то важном, никогда, и поэтому сказал, что хотя у них есть шансы добиться успеха, существует, тем не менее, опасность, что им не удастся предотвратить очередное преступление.
— Ты и такое допускаешь?
— Да.
— То, что можно допустить или представить себе, то и случается, — сказала она. — Значит, так оно и будет. Во всем мире. И может случиться с каждым. Может коснуться всех и каждого? Скажи, Филипп.
«Не лги ей, — подумал он. — Никогда больше ее не обманывай». И поэтому сказал:
— Да, это может коснуться всех и каждого.
— В любой момент?
— В любой момент.
— Повсюду?
— Повсюду.
Она еще теснее прижалась к нему всем телом.
— И может случиться с нами тоже?
— И с нами тоже.
«Никогда больше не лгать ей. Никогда».
— Сможем мы от этого уберечься, Филипп? Может от этого кто-то уберечься?
— Если очень повезет, — сказал он.
— «Если очень повезет», merde![96]
Он поцеловал ее веки, из-под которых сочились слезы.
— Сколько времени мы можем этого не опасаться? — спросила она.
— Пока мы будем любить друг друга.
— Тогда это продлится долго, — сказала она.
18
На другое утро они полетели в Ниццу.
Филипп позвонил Максу Меллеру, и тот сказал, что с нетерпением ждет их. В аэропорту они взяли напрокат машину, и Филипп сел за руль. Здесь, у Средиземного моря, было еще очень жарко, и когда они проезжали по дороге Корниш Литтораль, Филипп показал Клод средневековый замок Эз-сюр-Мер и деревеньку Эз на высоком крутом утесе. Вскоре перед ними открылись каменные джунгли небоскребов Монте-Карло с «Отель де Пари» и дворцом князей Гримальди[97] на высокой скале. Через полчаса они уже ехали по Набережной Солнца, проходившей совсем близко от моря и тянувшейся до самой Ментоны, и Филипп сказал, что Ментона — это всемирная столица производителей лимонов и что во время карнавалов здесь проводится знаменитый «Праздник Лимона». Весь город встречает его в совершенно особом наряде, который просто необходимо хоть раз увидеть, по его улицам шествуют процессии, на телегах и повозках возвышаются кучи лимонов, на которых восседают местные красавицы. По пятнадцать тонн лимонов уходит на эти рукотворные лимонные пирамиды. Впоследствии эти лимоны развозят по больницам или перерабатывают в повидло.
— Сколько ты всего знаешь, — улыбнулась Клод.
— Это все мне Макс рассказал, — ответил он. — Он здесь живет уже довольно долго.
Филипп во время поездки говорил, не умолкая, потому что чувствовал, что Клод постоянно думает о вирусных атаках, уже случившихся и еще предстоящих, и ему хотелось отвлечь ее от этих мыслей.
Он рассказал ей, что здесь, как и на территории Женевы, обитали римляне и что бухту, у которой выросла Ментона, они называли Pacis Sinus.
— Залив Мира, — перевела Клод. Голос ее дрожал, она отвернулась и смотрела в сторону мерцающего вдали моря.
В конце Набережной Солнца у маяка, что рядом с молом, начинается въезд в Старую гавань, в которой на мягких волнах покачивались баркасы рыбаков и яхты.
Здесь Филипп припарковал взятую напрокат машину. Прихватив свои маленькие чемоданчики, они поднялись в Старый Город и оказались на площади Св. Михаила перед самой большой и красивой барочной церковью в этих местах. Площадь была вымощена белыми и серыми камнями так, что они образовали герб князей Гримальди. Эта площадь напомнила Клод итальянские пьяццы, о чем она и сказала Филиппу, а тот добавил, что здесь по вечерам часто бывают концерты: и акустика под открытым небом здесь особенная, и вид на море чудесный. Когда они проходили по Длинной улице — Rue Longue — Филипп сказал, что она проходит на месте античной дороги Юлии Августы — Via Julia Augusta, — которая когда-то была главной улицей Ментоны.
По лестнице они поднялись на холм Воспоминаний, поросший старыми лаврами и олеандрами. Им навстречу выбежала большая кошка с черной блестящей шерсткой и светящимися светло-зелеными глазами. Кошка замяукала и начала тереться о ноги Клод, а когда та нагнулась и погладила ее, заурчала.
Вслед за кошкой появился высокого роста худощавый мужчина. Кожа его лица казалась выдубленной солнцем, морской водой и ветром. Он был в сандалиях на босу ногу, белых холщовых брюках и синей рубашке навыпуск. Широко улыбаясь, он обнял своего старого друга Филиппа и совершенно непринужденно, будто хорошо был знаком с ней долгие годы, Клод, поцеловав ее в обе щеки.