— Опять Мерсье!

— В 1902 году генерал Ро командовал армейским корпусом. Вот и все.

— Но Дрейфус-то был невиновен?

— Конечно. Виновник — Эстергази, но не один только Эстергази. Прежде всего — Морис Вейль. И в то же время, может быть, высокопоставленный офицер, о котором говорил Палеолог. Какая досада! После опубликования в 1955 году «Дневника» Палеолога в печати не появлялось ничего интересного, кроме раскрытия фамилии генерала Ро. Никто не опроверг и никто не подтвердил тезис, выдвинутый Палеологом. Его «Дневник» внушает мало доверия. Действительно, он больше походит на мемуары. Последние изыскания по сути дела обходят вопрос о «третьем лице». Что же касается книги Анри Жискара д’Эстена[192], довольно сумбурной, то все Дело представлено в ней как досадный эпизод борьбы разведок, впрочем, эпизод, оправданный конечными результатами (немцы, вероятно, были введены в заблуждение относительно эффективности 75-мм орудия). Вторая же книга — «Дело без Дрейфуса» Марселя Томаса — акцентирует внимание скорее на органах разведки, чем на отдельных людях. Я не думаю, что Жискар д’Эстен и Марсель Томас стремились именно к таким выводам, однако в их эссе четко угадывается коллективная ответственность Генерального штаба и в первую голову его непосредственного начальника генерала Мерсье.

— Я догадался об этом еще на процессе. В «Я обвиняю!..» я уделил слишком много внимания Дю Пати.

— Все актеры остались бы лишь слепыми статистами в этой разыгранной пьесе, в этой гигантской буффонаде, а Дрейфус — досадная жертва, с которым циничная разведка не посчиталась бы, если бы в игру не включились эти вечные заступники… словом, эти шпаки! И лично вы, господин Золя!

— Минутку, сударь. Когда «Либр пароль» предложила воздвигнуть памятник Анри, то многие мои собратья по перу внесли свою лепту. Что сталось с ними?

— Франсуа Коппе как литератор теперь не пользуется никаким престижем в литературных кругах. Нередко вспоминают Жюля Леметра, Брюнетьера, Эмиля Фаге, Каррье-Беллез…

— О, он был талантливым человеком…

— …сейчас он забыт. В Париже нет даже улицы с его именем. Забыты и Детай, и Гарпиньи, и ваш друг Каро-Дельвай…

— Кто же был самым крупным художником эпохи?

— Сезанн, господин Золя. Сезанн. Вместе с Ван-Гогом и Гогеном.

— То-то! Я крайне огорчился, узнав, что Сеар и Энник примкнули к антидрейфусарам!

— Но они же сохранились в памяти как ваши спутники по Медану. Ваш сын еще хранит коробочку с драже, предназначенную его крестному Сеару. Но он так и не зашел за ней.

— Кто же теперь знаменит?

— Умерший и ныне здравствующий: Поль Валери и Леото.

— Чем занимается этот Леото?

— Хроникой и заметками. Он идет по стопам Шамфора и Жюля Ренара. Именно он дал ключ к разгадке Дела Дрейфуса.

— Разоблачение?

— Нет, уточнение. 18 декабря 1898 года Поль Леото отправился в редакцию «Либр пароль». Спустя пятьдесят лет я попросил его рассказать об этом. Вот что он мне ответил: «Сударь, я действительно в то время зашел вместе с Полем Валери в „Либр пароль“, чтобы внести некоторую сумму по подписке на сооружение памятника Анри. Поль Валери внес три франка с таким примечанием: „Не без раздумий“. Я дал два франка и приписал: „Во имя порядка, против справедливости и истины“. Кроме того, я осведомился у секретаря газеты, будет ли абсолютно точно воспроизведена эта надпись, и секретарь уверил меня в этом. Однако на следующий день я читаю в газете такие слова: „Во имя справедливости, порядка и истины“. Я отправил в газету заказное письмо, требуя, чтобы опубликовали мое опровержение, но они ничего не сделали… Вот так-то, теперь вы в курсе дел»[193].

— Скажите, дружище, он что, издевался, этот ваш Леото?

— Убежденный дрейфусар, Леото уже тогда обожал эту форму цинического юмора, который состоит в том, что надо точно передать фразу противника и осмеять ее, изменив смысл. Тем не менее фраза эта — «Во имя порядка, против справедливости и истины» — самое проницательное замечание современника, сказанное о Деле. Реплика гения.

Глава вторая

В октябре 1899 года выходит в свет роман «Плодородие», который был хорошо встречен читателями. Однако современники ценили в этом произведении не столько его литературные достоинства, сколько отказ писателя от натурализма, отображенный в книге оптимизм конца века и библейский колорит. Леон Доде вынужден был заметить Золя: «Вы уподобились великому русскому!» Никакой другой комплимент не мог бы так растрогать Золя, несмотря на то, что Доде признал это не без иронии.

В связи с этим необходимо уточнить некоторые скрытые черты этой революции, отдававшей запахом чернил. Люди жестоко оскорбляли друг друга. Дрались на дуэли. Кричали: «Смерть им!» — и убивали. Убивали, впрочем, мало. Совсем немного. Эпизод с Гереном, который больше месяца удерживал форт Шаброль, отражая атаки полиции, слишком напоминал буффонаду; это был военный подвиг в духе Рокамболя, «организованный» правительством для того, чтобы парижане поверили, что вот-вот может вспыхнуть гражданская война. Действительно, дрейфусарская революция, приведшая Республику к власти, была самой бескровной из всех революций. Писатели, занявшие различные позиции по отношению к Делу Дейфуса, обливали друг друга грязью, но все же, здороваясь, подавали друг другу руку и обменивались искренними комплиментами. 24 февраля 1898 года, через несколько дней после вынесения приговора, Золя получил следующую необычную телеграмму: «Сударь, хотя мы и не разделяем ваши взгляды на все это Дело, однако шлем вам в этих печальных обстоятельствах заверение в нашей глубокой и почтительной симпатии к вам». Подпись: Леон и Люсьен Доде. Прекрасно! Даже если Леон Доде произнес свою фразу «Вы уподобились великому русскому!» наполовину в шутку, наполовину всерьез, то он знал, какое удовольствие доставит она Золя.

Позже в своих воспоминаниях он обливает писателя такой грязью, что их вряд ли можно принять на веру, но тем не менее он никогда не упускал случая лично выразить ему свое уважение. Мы уже знаем, что так же поступал и Баррес. И Коппе, бывший дрейфусар, затем президент Лиги патриотов, постоянно защищавший интересы Золя в Академии. И Бурже, который, по собственному выражению Золя, был для него в Академии «вторым Коппе».

Благодаря этому «прекрасная эпоха» становится не такой отвратительной.

Согласно одной заметке Золя, относящейся к 1897 году, серия «Четыре Евангелия» должна была состоять лишь из трех романов: «Плодородие», «Труд» и «Справедливость». Роман «Истина» включен в ату серию после процесса над Дрейфусом и является не чем иным, как продолжением «Справедливости».

Создавать, создавать, создавать…

Восхитительный очкарик витает в розовато-социалистическом небе, взмахивая прозрачными крылышками, как у персонажей графини де Сегюр. Доброе шестидесятилетнее дитя! Поразительно то, что этот человек, выдержавший сражение с Империей, боровшийся с цезаристами всех мастей, боровшийся с мещанской безвкусицей тщательно «прилизанной» живописи, всегда оставался сыном своей эпохи. Пророчествуя, он возвращается к своим юношеским мечтам. Родина человечества — это завтрашний день. «Я создаю Семью, я создаю Город, я создаю Человечество!» Сколь волнующим является это сочетание нежности, стремления к идеалу и наивной гордости, этот образ «меданского мэтра», который трудится, трудится и трудится, создавая «Труд», в то время как суд в Ренне все еще заседает.