Я подумал о Кэролайн. Об отце. Потом вспомнил мои дни на "Императоре". Подумал о Нассау, на котором царило только одно — пиратский закон. И, конечно, я подумал о том, как я из капера превратился в пирата под руководством Черной Бороды — Эдварда Тэтча.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Я думал обо всем этом, погружаясь все глубже, осознавая все, что происходило вокруг меня — тела, обломки… Осознавая, но не беспокоясь. Будто все это случилось с кем-то другим. Вспоминая это, я понимаю, что я испытал в тот короткий — и он был коротким — момент, когда я шел ко дну. В те мгновения я потерял волю жить.

В конце концов, Тэтч предостерегал меня от этой экспедиции. Он отговаривал меня. "От этого капитана Брамы хорошего не жди, — сказал он. — Помяни мое слово".

Он был прав. И я собирался расплатиться за свою жадность и глупость собственной жизнью.

Затем я обрел ее вновь. Волю идти дальше. Я ухватился за нее. Я встряхнул ее. С того момента и по сей день я держу ее близко к сердцу, и я не собираюсь отпускать ее снова. Мои ноги оттолкнулись, мои руки стрелой устремились вверх, и я поплыл к поверхности. Выскочив из воды, я раскрыл рот — чтобы глотнуть воздуха, и от картины разрухи, развернувшейся вокруг меня; остатки английского фрегата, все еще горя, пошли ко дну. По всей поверхности океана колыхались мелкие язычки пламени, которые скоро поглотит вода, везде плавали обломки и, конечно, выжившие.

Как я и опасался, начали нападать акулы, и раздались крики — сперва крики ужаса, а потом, когда прежде кружившие акулы взялись за изучение корма упорнее, — крики агонии, которые лишь усиливались по мере приближения все новых голодных хищников. Крики, которые я слышал во время сражений, какими бы леденящими душу не были, не шли ни в какое сравнение с пронзительными воплями, разносившимися тем перепачканным сажей полднем.

Мне, как и нескольким другим счастливчикам, повезло, что моих ран было недостаточно, чтобы вызвать их интерес, и я поплыл к берегу. В один момент меня ошеломила проплывавшая мимо акула, которая к счастью была слишком привлечена безумным пиром, чтобы остановиться. Мои ноги, казалось, зацепились за корягу, по ощущениям похожую на плавник, и я молился, чтобы крови, которая вытекала в воду, не хватило, чтобы отбить ее любопытство прочь от сытной приманки вдалеке. Жестоко и иронично, что на тех, кто был ранен сильнее, напали в первую очередь.

Я говорю "напали". Ты знаешь, что я имею в виду. Их съели. Поглотили. Я понятия не имею, сколько людей выжило после сражения. Но я точно могу сказать, что большинство стало пищей для акул. Я же благополучно доплыл до берега мыса Буэна-Виста, на котором я свалился, переполненный облегчением и усталый, и если бы суша не была целиком из песка, я бы наверняка поцеловал ее.

Моя шляпа пропала. Моя любимая треуголка, которую я носил, будучи мужчиной и мальчиком. Чего я не знал в тот момент, конечно же, так это того, что это был мой первый шаг к отбрасыванию прошлого, к прощанию с моей старой жизнью. Более того, при мне еще была моя сабля, и если бы мне было дано выбрать между потерей шляпы или сабли…

И вот, спустя некоторое время, в течение которого я благодарил свою счастливую звезду и слышал затихающие крики издалека, я повернулся на спину и услышал что-то слева от себя.

Это был стон. Потянувшись, я увидел, что его обладателем был ассассин в робе. Он лег отдохнуть невдалеке от меня, и ему повезло, очень-очень повезло, что его не съели акулы, потому что, когда он перевернулся на спину, он оставил на песке багровый след. От обрывистого и учащенного дыхания его грудь вздымалась и опускалась, и он, лежа на спине, коснулся рукой живота. Его очевидно раненого живота.

— Понравилась водичка? — смеясь, спросил я.

Что-то во всей этой ситуации показалось мне забавным. Даже спустя столько лет на море во мне осталось что-то от бристольского задиры, который не мог не разрядить обстановку, какой бы напряженной она не казалась. Он проигнорировал меня. Или, во всяком случае, проигнорировал мое замечание.

— Гавана, — простонал он. — Мне нужно в Гавану.

Я снова просиял улыбкой.

— Ну, я просто построю новый корабль, всего-то.

— Я заплачу, — произнес он сквозь стиснутые зубы. — Вы, пираты, за этим же охотитесь? Тысячу реалов.

Это привлекло мое внимание.

— Говори.

— Ты поможешь или нет? — требовательно спросил он.

Один из нас был тяжело ранен, и это был не я. Я встал, чтобы осмотреть его, проверить робу, в которой предположительно был спрятан его клинок. Мне понравился вид этого клинка. Мне казалось, что человек, вооруженный таким клинком, мог пойти далеко, особенно в моей профессии. Давай не забывать, что до того, как склад с порохом на моем корабле взлетел на воздух, этот самый человек собирался применить этот самый клинок на мне. Можешь считать меня жестоким и безжалостным. Но, пожалуйста, пойми, что в такой ситуации человек должен делать все необходимое для выживания, и стоит запомнить урок: если ты стоишь на палубе горящего корабля и собираешься нанести удар, то закончи начатое.

Урок номер два: если начатое завершить все же не удалось, то лучше не ожидать помощи от намеченной цели.

И урок номер три: если ты все равно просишь намеченную жертву о помощи, то лучше не начинай ее злить.

Учитывая все эти причины, пожалуйста, не суди меня. Я прошу тебя понять, почему я пялился на него так хладнокровно.

— При тебе же нет этих денег сейчас, да?

Он в ответ бросил на меня взгляд, который в какой-то миг можно было назвать прожигающим. Затем, за секунду, быстрее, чем я мог того ожидать — или хотя бы представить — он вытащил карманный пистолет и навел дуло на мой живот. Не столько вид оружейного ствола, сколько шок заставил меня попятиться, и я, сделав несколько шагов назад, упал.

— Чертовы пираты, — прорычал он сквозь стиснутые зубы.

Я увидел, как палец надавил на курок. Я услышал, как ударил молоток пистолета, и закрыл глаза в ожидании выстрела.

Но он не раздался. Конечно, не раздался. В этом человеке действительно было что-то не от мира сего — его грациозность, его скорость, его одеяние, его выбор оружия — но он был все же простым смертным, и ни один смертный не в силах повелевать морем. Даже этот не смог уберечь порох от намокания.

Урок номер четыре: если ты проигнорируешь урок номер один, номер два и номер три, лучше не наводить пистолет с влажным порохом.

Утратив преимущество, убийца развернулся, помчался прямиком к границе леса, одной рукой все еще придерживая раненый живот, а другой отгораживаясь от растительности подлесья, на которую он наскочил, и пропал из виду. Какое-то мгновение я просто стоял там, не веря в собственное везение: был бы я кошкой, тогда бы я уже истратил три свои жизни из девяти, и все за день.

Не раздумывая — ну, может, чуть-чуть раздумывая, потому что, в конце концов, я видел его в деле, и, раненый или нет, он был опасен — я кинулся за ним в погоню. У него было то, что я хотел. Тот скрытый клинок.

Я услышал, как он шумно пробивался сквозь джунгли впереди меня и, не обращая внимания на ветки, плетьми полосовавшие мое лицо, я погнался за ним. Я потянулся, чтобы не дать толстому зеленому листу размером с банджо ударить меня по лицу, и увидел на нем кровавый отпечаток руки. Прекрасно. Я был на верном пути. Издали зашумели встревоженные птицы, устремившись сквозь сени деревьев наверху. Мне едва ли стоило беспокоиться о том, чтобы не потерять его: все джунгли тряслись от его неловких движений. Грациозность, казалось, пропала в неуклюжей борьбе за выживание.

— Убью, если последуешь за мной, — донеслось спереди.

В этом я сомневался. Насколько я понимал, дни, когда он убивал, подошли к концу.

Так и оказалось. Я добрался до поляны, на которой он стоял, полусогнувшись от боли в животе. Он пытался решить, каким путем продолжить бег, но, услышав, как я выбрался из леса, обернулся ко мне лицом. Обернулся медленно и болезненно, как старик, ослабленный болью в животе.