И, да — то, что мы оба знаем, что жизнь сложилась иначе, не делает это утверждение менее справедливым.
Жизнь в море в общем и целом была такой же, как и прежде, за исключением некоторых приятных моментов. Для начала, не было Блэйни, конечно же. Когда я в последний раз видел эту надоедливую вошь, он погружался на морское дно, подобно мертвому киту. Не было так же и капитана Александра Долзелла, позже я узнал, что его приговорили к смерти британцы в 1715 году. Без этих двоих жизнь на корабле заметно улучшилась. Это уже была жизнь капера. Мы палили по испанцам и португальцам, когда могли, и забирали трофеи, когда оказывались победителями. Я стал совершенствоваться не только как моряк, но и начал оттачивать бойцовское мастерство. От Тэтча я научился искуснее обращаться с саблей и освоился с пистолетами.
И еще от Эдварда Тэтча я научился определенной жизненной философии — философии, которую он, в свою очередь, позаимствовал у другого буканьера постарше, у человека, под началом которого Эдвард служил и который впоследствии станет и моим наставником. От человека по имени Бенджамин Хорниголд.
И где же еще мне было повстречать Бенджамина, если не в Нассау?
Портовый город Нассау на острове Нью-Провиденс для нас был чем-то вроде рая. Я не уверен, что мы когда-либо думали о нем, об этом крошечном кусочке Багамских островов, как о том, что действительно "принадлежало нам", потому что это было не по-нашему. Нассау отличался грядой крутых скал, обрамлявшей его длинный, косой берег, который уходил в мелководное море — слишком мелководное, чтобы позволить линейным кораблям Ее Величества подойти достаточно близко для обстрела. Местный форт с холма надзирал за пестрой россыпью из хибарок, лачуг и крошащихся деревянных веранд и за пристанью, на которой мы разгружали награбленное и запасы. Там был Бенджамин Хорниголд, — а иначе и думать не приходилось, — он помогал укреплять гавань вместе с Томом Бэрроу. В Нассау была чудесная пристань, в которой наши суда наслаждались покоем от стихии и наших врагов. Еще больше затрудняло атаку с моря корабельное кладбище, на котором посаженные на мель галеры и мановары — корабли, воды для которых были слишком неглубоки — выброшенные на берег, разграбленные, часто сожженные, обнажали свои почерневшие скелеты, словно предупреждая тех, кто не знал этой ловушки.
Само собой, мне понравился Бенджамин. Он приходился наставником Черной Бороде так же, как и тот — мне, и не было на свете моряка лучше, чем Бенджамин Хорниголд.
И хотя ты, наверное, думаешь, что я говорю так только из-за того, что случится потом, тебе придется поверить мне, когда я клянусь, что это правда. Я всегда думал, что в нем было что-то чуждое, не нашего прихода. У Хорниголда была военная выправка, соколиный нос, напоминавший об английских генералах, и он одевался скорее как солдат, нежели как буканьер.
Но несмотря на это он мне нравился, и даже если не так же сильно, как Тэтч, что ж, то тогда я его ровно столько же уважал, если не больше. В конце концов, это Бенджамин помог обустроить Нассау. Он мне нравился хотя бы за это.
В июле 1713 года я плавал с Тэтчем, когда квартермейстера убили на берегу. Через два месяца мы получили письмо, и меня позвали в каюту капитана.
— Читать умеешь, сынок?
— Да, сэр, — ответил я, вскользь подумав о жене, оставшейся дома.
Тэтч сидел не столько за навигаторским столом, сколько сбоку от него. Его ноги были сложены крест на крест, на них красовались высокие черные сапоги, красная повязка была обмотана вокруг его пояса, а на грудном ремне держались четыре пистолета. Перед ним валялись разные карты, но что-то подсказывало мне, что не их нужно было прочесть.
— Мне нужен новый квартермейстер, — сказал он.
— О, сэр, я не думаю…
Он разразился хохотом и хлопнул себя по ногам.
— Ага, сынок, я тоже не "думаю". Ты слишком молод, да и опыта у тебя никакого для того, чтобы быть им. Так же?
Я уперся взглядом в свои сапоги.
— Иди сюда, — сказал он, — и прочти это.
Я сделал так, как он и сказал, и прочитал краткое сообщение о сделке между Англией, Испанией, Португалией…
— Это значит…? — спросил я, когда закончил.
— Это и значит, Эдвард, — ответил он (и это был первый раз, когда он обратился ко мне по имени, а не по прозвищам типа "сынок" или "парень" — более того, я не припомню, чтобы он с тех пор обращался ко мне по прозвищам вообще). — Это значит, что твой капитан Александр Долзелл был прав, и каперство как таковое накрывается медным тазом. Я сделаю объявление для экипажа позже. Пойдешь за мной?
Я бы пошел за ним хоть на край света, но об этом решил умолчать. Я просто кивнул, будто у меня было много вариантов.
Он взглянул на меня. Все эти черные волосы и борода придавали его глазам какой-то особенно проницательный блеск.
— Ты станешь пиратом, Эдвард, тебя будут разыскивать. Ты уверен, что хочешь этого?
Сказать по правде, не хотел, но был ли у меня выбор? Я не мог вернуться в Бристоль. Я не мог осмелиться явиться туда без золотых гор за спиной, а единственным способом добыть эти самые золотые горы было пиратство.
— Мы направим курс на Нассау, — сказал Тэтч. — Мы обещали встретиться с Бенджамином. Если такое когда-нибудь случиться. Осмелюсь предположить, что мы объединим силы, так как мы оба потеряем членов экипажа сразу после объявления этой новости.
— Я бы хотел, чтобы ты остался рядом, Эдвард. Ты храбр, у тебя большое сердце и ты умеешь драться, и я всегда смогу найти место для знающего грамоту.
Я, польщенный, кивнул.
Но когда я вернулся к своему гамаку и остался один, я закрыл глаза от страха, что у меня могут покатиться слезы. Я ушел в открытое море не для того, чтобы стать пиратом. Да, конечно, я видел, что у меня не было выбора, кроме как ступить на эту стезю. Остальные собирались ступить, включая Тэтча. Но даже если так, я не хотел такой жизни для себя. Я хотел стать знатным человеком, а не преступником.
Но, повторюсь, я понимал, что альтернативы не было. С того момента я бросил всякие планы о возвращении в Бристоль человеком достоинства. Наилучшее, на что я мог уповать — это вернуться в Бристоль человеком с достатком. Теперь мне надо было сколотить состояние. С того момента я стал пиратом.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Июнь, 1715 год.
На свете нет ничего оглушительнее звука залпа пушек на лафете. Особенно, когда он раздается прямо возле твоего уха.
Ощущения, как будто бы в тебя ударило ничто. Ничто, которое словно хочет раздавить тебя, и ты не можешь понять, то ли тебя обманывают глаза, шокированные и ослепленные взрывом, то ли мир и вправду качается. Может, это даже не имеет значения. Может, верно и то, и другое. Но суть в том, что мир и вправду качается.
Где-то ударяет снаряд. Доски лодок разбиваются вдребезги. Люди с оторванными руками и ногами и люди, которые за несколько мгновений до смерти успевают посмотреть вниз, чтобы увидеть, что другую половину их тела разнесло выстрелом, начинают кричать. Всё, что ты слышишь после — это громкий скрежет поврежденного корпуса и крики умирающих.
Твоя реакция будет зависеть от того, как близко ты оказался к месту взрыва. Я бы не сказал, что можно привыкнуть к залпу пушек, к тому, как он словно оставляет дыру в твоем мире, но суть в том, что надо очухаться быстро. Быстрее, чем твой противник.
Мы были у берегов мыса Буэна-Виста на Кубе на корабле под командованием человека, известного как капитан Брама, когда на нас напали англичане. Мы звали англичанами любых моряков на бригантинах, несмотря на то, что наша команда состояла в основном из тех же англичан. Я и сам был англичанином по рождению, по духу. Но для пирата это не имело значения. Ты был врагом Его Величества (король Георг сменил на троне королеву Анну), врагом Короны, а, значит, врагом флота Его Величества. Поэтому, когда мы видели флаг с красным крестом на горизонте, фрегат, несущийся к нам по волнам океана, и людей, метавшихся туда-сюда по палубе, то кричали: "Вижу корабль! Англичане атакуют! Англичане атакуют!", не вдаваясь в детали относительно нашей национальности.