Он встал.
— Никогда в жизни я не давал клятв. Все, что я сказал, и без клятвы правда. Но если вы считаете это нужным…
Левой рукой он взял правую руку Ээвы, а правую с выпрямленными пальцами поднял вверх, к нашему низкому потолку. Он смотрел на нас лучистыми светло-голубыми глазами. Он произнес:
— Господом богом и своей честью клянусь: все, что я здесь сказал, правда!
И он выполнил свою клятву. Сразу же пришла в движение огромная машина. Через инспектора казенных поместий Бок выкупил нас за двойную цену. Приказал выдать нам вольные. После чего нам, разумеется, уже не пришлось зависеть от хольстреской мызы. На своих выйсикуских землях он нашел для нас усадьбу в деревне Каавере и велел всем нам туда переселиться. Правда, слово «нам» неуместно. Потому что уже через день на Ээве была купленная в Вильянди городская одежда и ей велено было сложить вещи. Слуге Кэсперу надлежало отвезти ее в Виру-Нигула. Он приехал в Каавере с каретой, сам господин Тимотеус прискакал верхом. Ээва стояла на дворе возле кареты. В городском платье и городских сапожках, будто совсем из другого мира. Происходило прощание. В дверях нашей новой, чужой избы стояла мать с глазами, полными слез. Отец неуверенно похлопал Ээву по плечу и, будто даже не обращаясь к ней, а как-то мимо, произнес: «Сама знаешь, сама решаешь…» И я уже успел пожать ей руку. Господин Тимотеус посмотрел на Ээву и вдруг спросил:
— Ээва, тебе грустно?
И Ээва сказала:
— Конечно, грустно.
Как бы ища помощи, господин Тимотеус смотрел то на одного, то на другого, и неожиданно его до неприятного светлые голубые глаза остановились на мне. Он спросил:
— Ээва, а тебе было бы легче, если бы вместе с тобой поехал твой брат Якоб? — Я видел, что при этой мысли глаза господина Тимотеуса стали еще светлее, я уже заметил, что ему было свойственно мгновенно строить планы, решающие человеческие судьбы, и при этом самому этими планами загораться. — Если он поедет, если он тоже поедет к пастору Мазингу и будет вместе с тобой учиться — будет тебе поддержкой, слугой, опорой? И станет образованным человеком. Как и ты!
Вопрос был решен. Из-за меня ни на минуту не стали откладывать Ээвин отъезд. Ибо великие жизненные планы господина Тимотеуса промедления не допускали. Я тут же попрощался с родителями и уселся рядом с Ээвой в карете, господин Тимотеус скакал рядом верхом.
В выйсикуском поместье нашлась для меня одежда поприличнее, и час спустя вместе со слугой Кэспером и кучером мы отправились в путь в направлении Вирумаа.
Господин Тимотеус махал нам на прощание, он стоял в воротах яблоневого сада, у того кирпичного выбеленного столба, который и сейчас мне хорошо виден отсюда из окна. Потом я слышал, что на следующий день господин Тимотеус отправился в Пруссию, в свой полк. В главную штаб-квартиру Барклая, где он тогда служил. Что касается меня, то должен сказать, что, несмотря на испуг, на внутреннее сопротивление, на ощущение совершенного надо мной насилия (ибо моего согласия никто и не подумал спросить), при всем, что вызывало подавленность, уезжая, я чувствовал, что внутри у меня звенели колокола… Правда, два колокола… низкий и редкий — бум-бум-бум — все пре-да-ешь, как предала Ээва, переметнувшись к господам… И звонкий, чистый, высокий — дон-дин-дон, дон-дин-дон — подарок! подарок! подарок! Просто удивительный, прямо с неба… я стану образованным человеком…
Все тут же, суббота 4 июня
В позапрошлый раз, когда я писал, мне показалось, что мне помешали, и я решил проверить, успею ли я достаточно быстро сунуть тетрадку в тайник. А в воскресенье мой опыт мне очень пригодился. Так как вечером около десяти часов раздался легкий, едва слышный стук в дверь, и ко мне в комнату стремительно вошел наш управляющий Александр Ламинг. Я едва успел сунуть куда следует тетрадку и придвинуть поближе шиллеровского «Валленштейна», будто меня застали над третьим актом трагедии.
Управляющий Ламинг живет вместе с дочерью и служанкой в Кивиялге[6], то есть в старом господском доме, он стоит позади нового со стороны моего флигеля, между парком и яблоневым садом. В левой части Кивиялга живет доктор Робст, о котором я уже упомянул вначале.
Господин Ламинг вежливо извинился за свое вторжение. Здесь в поместье он самый тихий и вежливый человек, говорят даже, что от своей прежней службы строительного мастера он отказался из-за своего чрезмерно тихого нрава. Ибо с подрядчиками, десятниками и строителями, ведя дела бесшумно, не совладаешь. Только так ли уж незамедлительно бегут здесь на его тихий голос бурмистры и надзиратели, амбарные сторожа и барщинники, в этом я тоже позволю себе усомниться. Однако в ту пору, когда прежний управляющий Кларфельд, после того как увезли Тимо, почел за лучшее службу у нас оставить, у господина Ламинга хватило смелости занять его место. И если Ээва приняла его предложение, то, очевидно, ее решение могло быть в равной мере обусловлено тремя причинами: первая — неблагополучие в хозяйстве, что без управляющего (и, разумеется, без хозяина) сразу же дало себя знать (в имении как-никак больше тридцати адрамаа[7]). Вторая — это симпатия, которую вызвала смелость Ламинга, да-да, это правда была трогательная смелость при том всеобщем отчуждении, которое мы почувствовали! И третья — Ээву подкупила, конечно, его тихость.
Ламинг — человек небольшого роста, с крупной головой, ясным квадратным лицом и очень светлыми, коротко подстриженными волосами. Он ходит немножко боком, будто чуточку беспомощно, однако проворно. И от его работников я не слышал, чтобы они его особенно бранили, хотя само собой понятно, что между работниками и управляющим теплые отношения невозможны. А разговор, что он вел здесь со мною в воскресенье вечером, сидя в плетеном кресле, был примерно такой:
— Простите, господин Меттик, что я в столь поздний час. Я был внизу, у хозяев. Говорил с хозяином о весенних работах — знаете, он временами испытывает интерес к таким делам — и потом рассказал господину и госпоже рижские новости. Я ведь в субботу вечером вернулся из Риги. И когда я уходил от них — госпожа угостила меня позапрошлогодним малиновым ликером, — я заметил, что с этой стороны дома из трубы идет дым. А поскольку у них внизу ничего не горело, мне стало ясно, что у вас топится камин. Из чего я заключил, что вы все еще сидите над вашими книгами. А у меня в Риге возникли кое-какие неприятности, которые меня тревожат и в чем вы, наверно, смогли бы мне помочь… Видите ли, дело в том… не удивляйтесь, — речь идет о моей Риетте…
Уже несколько лет я замечаю, что у меня появилась странная особенность: когда я с кем-нибудь разговариваю и слушаю, о чем мне человек говорит, я вдруг чувствую, что он сейчас сделает отступление и скажет что-нибудь совсем неожиданное, но я заранее, на пять — десять секунд раньше, уже знаю, что именно он мне скажет. Совершенно твердо.
Так было и вчера вечером. За десять секунд я уже знал, что Ламинг скажет: «Это касается моей Риетты». Я так был в этом уверен, в неотвратимости этих слов, что, кажется, даже покраснел…
Риетта — восемнадцатилетняя дочь управляющего. Этакая модница, ни дать ни взять городская барышня. Зимой она в Риге, летом у отца. У нее круглое личико, стройная белая шея, маленький алый ротик. Пояс она носит высоко, прямо под грудью, как это недавно было в моде, и черные шнурки от туфель оплетают ее икры почти до самых коленей (собственно, откуда мне это известно…). В последние недели мне случалось несколько раз разговаривать с нею в парке, на дворе, у калитки их сада. Не помню, чтобы она сказала что-нибудь особенно умное. Но смеяться она умеет просто обворожительно…
Ее папенька продолжал:
— Зимой Риетта живет в Риге у моей сестры и учится в школе для девочек m-lle Фрибе. А тут занятия уже заканчивались, и я повез директрисе кое-какие гостинцы — окорока, несколько банок маринованных грибов et cetera — сами понимаете, — она мне пожаловалась, что Риетта в этом году стала сильно отставать. Нет-нет, она девушка вообще-то сообразительная и живая. Да вы, должно быть, и сами это заметили. А вот со счетом голова у нее не смогла справиться. Да еще с историей Российской империи. И если Риетта собирается с осени учиться дальше в приме[8], то ей следует летом все это нагнать, и лучше, если это будет происходить под наблюдением умелого и знающего человека. И вот, едучи обратно, я подумал: может быть, вы, господин Меттик, не откажетесь взять на себя этот труд? Вы хотя и не прошли университета в Тарту или где-нибудь в Германии, но, как я вижу, в сравнении с большинством тех, кто там учился, вы много умнее. Мне думается, что вам не так уж трудно было бы найти для этого время, отказавшись на несколько часов от ваших книг. Если вы не погнушаетесь серебром простого управляющего, я хорошо бы вам заплатил. Серьезно. И Риетта была бы вам глубоко благодарна.