Было обеденное время. Жена профессора в белом фартуке готовила на кухне. Дао-цзин в сопровождении Сяо-янь прошла к столу. Профессор Ван Хун-бинь уже ожидал их. Он стремительно поднялся навстречу с двумя бокалами вина:

— Приветствую! Приветствую бойца, вернувшегося с фронта классовой борьбы!

Протянув один бокал Дао-цзин, он сказал с сердечной улыбкой:

— За вашу победу!

— Спасибо! — ответила растроганная Дао-цзин, приняла бокал и немного отпила.

Профессор же, осушив вино залпом, обратился к стоявшим рядом Сяо-янь и двум девочкам-подросткам:

— Садитесь. Сюэ-янь и Лин-янь, что же вы не здороваетесь с лучшей подругой вашей сестры? Ведь вы о ней так тревожились…

— Здравствуйте! — застенчиво произнесли девочки и молча с обожанием и трепетом уставились на бледную, осунувшуюся Дао-цзин.

— Спасибо вам за помощь… — начала было Дао-цзин, но профессор перебил ее.

Он высоко поднял бокал с вином и, видно, дал волю нахлынувшим на него чувствам:

— Это я тебя должен благодарить. Ты учила мою дочь, а она — меня. Ты и не подозреваешь, что все это время Сяо-янь раскрывала мне глаза на события в стране, анализировала их и делала выводы. И она всегда оказывалась права! Гоминдановское правительство ни на что не способно. Из-за его пресловутой политики — «вначале успокоение внутри, а потом отпор внешнему врагу» — оказался потерянным Северо-Восток, а за ним и Север Китая. На наших глазах хищники терзают родину…

Профессор поправил очки и бросил быстрый взгляд на девушек. Покачав головой, он воскликнул:

— Как же можно терпеть, чтобы маленькая страна, расположенная всего лишь на каких-то трех островах, так издевалась над нашей древней родиной с пятитысячелетней цивилизацией? Вот почему я одобряю вашу борьбу. А ведь прежде у меня при одном только слове «борьба» начинала болеть голова. Ха-ха!

— Господин профессор, вы не на лекции! — с улыбкой перебила его жена: она незаметно вошла в комнату. — Молодежь знает больше тебя, старика. Кушать! Дао-цзин от голода еле на ногах держится, а ты ее разговорами занимаешь. Сию минуту кушать!

Разговор продолжался за столом. Дао-цзин с одобрением отметила про себя, что во взглядах Сяо-янь и ее семьи произошли значительные изменения.

Обильная и вкусная пища, забота и теплота, с которой ее встретили в этом доме, свобода и радость возвращения к жизни — все это воспринималось Дао-цзин как во сне.

После обеда Сяо-янь увела Дао-цзин к себе, и подруги остались наедине. Солнечные лучи освещали стоявшие на подоконнике жасмины и наполняли аккуратную комнатку теплом и спокойствием. Девушки взялись за руки и долго не могли вымолвить ни слова. Первой заговорила Дао-цзин:

— Сяо-янь, ты бежала за машиной в тот день, когда меня арестовали? Весь этот год я вспоминала тот вечер. Как задушевно мы тогда говорили! Как легко и хорошо было нам! С тех пор наша дружба стала еще сильнее.

— Да, — тихо ответила Сяо-янь, кивнув головой. — Я тогда не выдержала и побежала следом. Мне было так тяжело… Я хотела догнать машину и вернуть тебя. Я проплакала всю ночь. С тех пор я отчетливо поняла всю сущность нашего мерзкого общества, звериный облик гоминдана. Когда тебя преследовал Ху Мэн-ань, я думала, что это один какой-то негодяй. А теперь убедилась… Твои страдания сняли пелену с моих глаз. Я часто вспоминала твои слова: «Землю не испепелишь, она оживет с весенним ветром». Как это верно! Бывало, вспомню, что ты арестована, и говорю себе: «Я должна заменить ее!» Если и меня арестуют, то на смену мне придут много других. Землю не испепелишь!..

— Из твоих писем я поняла, что ты сильно изменилась, стала много работать, и поставила себе ясную цель в жизни. Меня это очень радует, — сказала Дао-цзин, устало опускаясь на кровать и не сводя глаз с Сяо-янь.

— Но ты еще не знаешь подробностей. Я с тех пор всегда выступала на стороне коммунистов, комсомольцев и прогрессивно настроенных студентов, участвовала во всех их мероприятиях. Стала активисткой… — Она задумчиво продолжала: — Ты не помнишь Ли Хуай-ин? Это девушка, которая так сочувствовала тебе в этой истории с Ху Мэн-анем… Однако сейчас она решила стать поэтессой и ради этого все дни запоем читает Шекспира. Кроме того, ее выбрали университетской «королевой красоты». Стала такой известностью, что дальше ехать некуда!

— Мелкая буржуазия всегда колеблется, — ответила Дао-цзин. — Такие люди, как Ли Хуай-ин, не редки. Да, Сяо-янь, тебе ничего не приходилось слышать о Лу Цзя-чуане, Ло Да-фане, Цзян Хуа, Сюй Нине, Сюй Хуэй? Что с ними?

— О Лу Цзя-чуане и Ло Да-фане ничего не знаю. Сюй Нин — в Первой тюрьме. Не понимаю откуда, но его мама знает меня. Она как-то раз приходила к нам. Сюй Хуэй все еще не вернулась. Вот только один человек… — Сяо-янь внезапно сделала хитрую мину, подтолкнула Дао-цзин и засмеялась, — приходил два раза ко мне и все по вечерам… Он назвал себя Ли и спрашивал про тебя. Наверное, эго и есть тот самый Цзян Хуа, которым ты интересуешься. Он как будто сильно беспокоился о тебе.

— Нет, это вряд ли он… — с интересом и некоторым недоверием произнесла Дао-цзин. — Откуда Цзян Хуа мог узнать про нашу с тобой дружбу? Да, ведь ему могла рассказать Сюй Хуэй. Эх, Сяо-янь! Если бы ты знала, какие это все мужественные люди: Лу Цзя-чуань, Цзян Хуа и Линь Хун! С Линь Хун я познакомилась в тюрьме. Она погибла. Как вспомню про них, так становится тяжело на сердце. Лу Цзя-чуань в тюрьме… Если Цзян Хуа в Бэйпине — это замечательно. Ты не знаешь, где он живет? Он не дал тебе своего адреса?

— Нет, — покачала головой Сяо-янь и тихо сказала: — Я слышала, что Линь Хун — это та же Чжэн Цзинь, она переменила фамилию.

— А ты откуда это знаешь?

— Мне говорила Юй Шу-сю. Она навестила меня сразу же, как только вышла на свободу. Полдня рассказывала мне о борьбе, которую заключенные вели в тюрьме. Она говорила и про Линь Хун и про тебя. — Сяо-янь закрыла глаза и вздохнула. — Я даже зримо представляю себе облик этой сильной и красивой женщины…

— Да, такие люди не умирают, — сказала Дао-цзин.

В это время в комнату с радостным возгласом вбежала Юй Шу-сю.

— Линь, сестричка! Ты на свободе, вернулась! Мама не разрешила мне идти в тюрьму и оставила дома. Я знала, что ты приедешь сюда, и потихоньку ускользнула. Как я рада! Мы снова вместе и можем вести борьбу против этого плешивого Чан Кай-ши!

Сяо-янь с восхищением глядела на эту энергичную, живую девушку. Несмотря на перенесенные потрясения, на тяготы, жизнерадостность и неукротимое стремление к правде ничуть не уменьшились в ней. На глаза Сяо-янь навернулись слезы.

Дао-цзин крепко обняла Юй Шу-сю и внимательно посмотрела на нее.

— А ты уже поправляешься. Чем же вкусным тебя кормит мама?

— Мама ругает меня, папа — тоже. Они говорят, что меня досыта накормили в тюрьме! Пусть я и пострадала невинно, но кто просил меня идти в тот день в Пекинскую библиотеку с запрещенной книжкой в руках? Они и думать не могли, что я выйду из тюрьмы и стану революционеркой. Мама говорит, что за такие дела можно лишиться головы, и поэтому никуда меня не пускает. Все политические книги у меня отобрали — все равно что охранка. Папа — ужасный трус, а мама прячется за его спину и только все время молится. Ах, мама! Станет она меня теперь вкусным кормить!

Дао-цзин и Сяо-янь расхохотались. Но Юй Шу-сю нахмурила брови:

— Чего вы смеетесь? Я пришла к вам за советом: хочу вступить в Красную Армию, а если не удастся — пойду работать на завод, чтобы стать настоящим пролетарием. Иначе в этой семье так и останешься несознательной.

— Хорошо, Шу-сю, успокойся! — пожала ей руку Дао-цзин. — Мы обязательно поможем тебе. Но ты должна набраться терпения, ибо поспешность сейчас может причинить большое огорчение твоим родителям. Для того чтобы стать бойцом Красной Армии или рабочим, нужно сначала установить связи с партией. Только с помощью партийного руководства можно решить этот вопрос. Мы не имеем права делать, что нам вздумается.