Отец Габриель прошел вдоль строя девочек и, остановившись почему-то напротив Скарлетт О’Хара, сказал негромко:

— Ну, с Богом!

С этими словами он решительно подошел к воротам церкви и распахнул их. Девочки с шестами двинулись за ним, а дальше не очень стройно в двери прошли остальные воспитанницы.

Процессия вошла внутрь церкви. Скарлетт с любопытством стала осматривать ее внутреннее убранство. Зал был похож на зал пансиона: такие же сводчатые потолки, колонны, окна с красочными витражами, такой же полумрак и прохлада. «Наверное, все наоборот: зал пансиона похож на церковь», — подумала Скарлетт.

Все пространство было уставлено скамейками, которые оставляли место только для нешироких проходов по бокам и посередине к алтарю. На скамейках Скарлетт увидела родителей и родственников остальных воспитанниц. Она отметила, что многие приезжали на церемонию целыми семьями, и только ее отец привез дочку один. Скарлетт почувствовала нечто похожее на досаду. «Ну почему так получилось? — подумала она. — Разве мы не могли отправиться сюда всей семьей?.». Но, подумав еще немного, вздохнула и покачала головой: «Нет, не могли. На кого бы осталось имение, где сейчас так много работы?»

Когда процессия стала входить в церковь, родители качали беспокойно и радостно оглядываться, стараясь найти среди безликой одноцветной массы своих чад и встретиться с ними глазами. По молчаливой команде мисс Джонстаун Джеральд О’Хара прошел в церковь сразу за девочками и, стараясь быть незаметным, присел на одну из скамеек, стоявших сзади — там еще оставались свободные места.

Сама же Элеонора Джонстаун прошла вперед и присоединилась к остальным преподавателям и воспитателям пансиона, которые сидели на второй от алтаря скамейке. Первый ряд оставался пустым. Под любящими взглядами родных девочки прошли к алтарю, возле которого стоял викарий с зажженной свечой в руках. Отец Габриель подошел к викарию, повернулся лицом к девочкам и что-то тихо сказал. Первая пара воспитанниц прислонила к кафедре свой транспарант, после чего ряды девочек разошлись в разные стороны. Они остановились, когда первые две достигли краев скамеек.

— Садитесь, — сказал отец Габриель.

Святой отец, удостоверившись, что все уселись, подошел к кафедре, которая стояла на возвышении, и сказал, обращаясь к залу:

— Дети мои, — он сделал паузу, обводя глазами собравшихся, и продолжил глубоким и проникновенным голосом: — Сейчас будет зажжен свет знаний!..

Священник подошел к викарию, взял у него из рук зажженную свечу и спустился с кафедры к сидящим девочкам. Он по очереди стал подходить со свечой к каждой из них и зажигать тонкие свечи, которые те держали в руках и даже успели нагреть теплом своих ладошек. Все это происходило в полнейшей тишине, слышно было даже пение птиц за окнами церкви и шорох одежды тех нетерпеливых родителей, которые вытягивались всем телом, а не только шеями, чтобы увидеть то, что происходит впереди.

Лицо отца Габриеля было очень торжественным, и Скарлетт невольно почувствовала благоговение, когда подошла ее очередь и пламя щедрой свечи святого отца поделилось с ее тонкой, как девичий стан, свечкой священным огнем. По правде говоря, Скарлетт не очень интересовали науки, гораздо больше ее привлекала в пансионе возможность научиться танцевать и держать себя в обществе, что было для нее равносильно умению нравиться окружающим. Конечно ее мать была образцом леди, и если бы у Скарлетт не было такого живого и непоседливого характера, она могла бы и без пансиона стать благовоспитанной девушкой. Но, как это часто бывает, на чужих людей возлагались большие надежды. В тот же момент, когда свеча священника дотронулась до ее свечи и та охотно вспыхнула, Скарлетт почувствовала невольное уважение к знаниям, которые должна была получить в стенах пансиона.

После того, как отец Габриель обошел всех новоприбывших воспитанниц, он вернулся на кафедру, предварительно отдав свечу викарию. Скрывая свое волнение, священник откашлялся и сказал:

— А сейчас разрешите предоставить слово миссис Маргарет Хиггинс, хозяйке и доброму ангелу этого пансиона.

Родители захлопали. Девочкам сделать это было затруднительно, ибо мешали свечки, зажатые в вспотевших ладошках.

На трибуну вышла женщина лет пятидесяти с лишним. Это и была Маргарет Хиггинс. Она обратилась к присутствующим с проникновенной речью:

— Дамы и господа! Четырнадцать лет назад воспитанницы моего пансиона впервые услышали эту речь, с которой я обращусь сейчас к вам. Наш пансион еще довольно молод — мы принимаем в этих стенах только восьмой набор девочек. Сначала из его стен выходило каждые два года по десять человек, но наш опыт рос, и теперь мы можем давать превосходное воспитание и достаточное образование сразу двадцати девушкам за двухгодичный курс. Надеюсь, девочки и их родители останутся довольными разносторонним образованием, полученным в этих стенах. Мы в свою очередь надеемся, что они будут достаточно послушными и любознательными. Дамы и господа, вы хорошо поступили, отдав сюда своих дочерей…

А теперь я перейду к самому главному. Я попрошу всех воспитанниц специально для родителей повторить следующие слова: традиции, честь, дисциплина и совершенство!

Девочки встали и все как одна повторили хором:

— Традиции, честь, дисциплина и совершенство!

Когда Скарлетт все это вспоминала теперь, через год, следуя на очередной и последний сезон обучения в пансионе миссис Хиггинс, она весело думала: «И кому это пришло в голову сделать обучение только двухгодичным? Тот, кто это придумал, поступил очень хорошо. Получается, как в поговорке — первый и последний год!»

С небольшой разницей все происходило именно так и в этом году. То же шествие девушек, тот же внимательный взгляд отца Габриеля. Скарлетт отметила про себя, что священник за лето еще более постарел.

Только вместо отца в церкви пансиона сидела мать. Она по возможности изящно вытягивала шею, стремясь различить свою старшую дочь среди одетых так одинаково воспитанниц.

И в этом году возле кафедры стояли воспитательницы и преподавательницы. Процедуры зажигания свечей не было, поскольку в этом году пансион не набирал новых девушек. Набор в заведение миссис Хиггинс происходил раз в два года, таким образом, пока набор Скарлетт не закончит обучение, новых воспитанниц не наберут.

— Еще в прошлом году я сама читала курс литературы на втором году обучения, — говорила миссис Хиггинс с кафедры. — Но в этом году я позволила себе уйти на пенсию.

Скарлетт подумала, что этим хозяйка пансиона несказанно облегчила жизнь девушкам.

— К тому же я совсем не хочу, чтобы кто-то говорил, что наш пансион — это место, которому не свойственно ничто новое и передовое, — продолжала миссис Хиггинс. — Поэтому воспитанниц ожидает одно прямо-таки революционное новшество. Я взяла на себя смелость пригласить нового преподавателя литературы.

Ропот пронесся по залу.

— Да-да! Вы не ослышались, это мужчина! — торжественно продолжала миссис Хиггинс. — Если до этого у нас было двое мужчин — священник, преподобный отец Габриель, и учитель танцев — мистер Вильям Спулл, то теперь наши воспитанницы будут слушать уроки мистера Морриса Спеншоу!

При этих словах хозяйки пансиона с места поднялся названный ею человек. Скарлетт буквально открыла рот от изумления. Она ожидала чего угодно, только не этого.

Мистер Моррис Спеншоу оказался еще довольно молодым человеком с веселыми глазами и густыми каштановыми волосами. Он независимо и чуть насмешливо оглядел зал, несколько раз кивнул в пространство и невозмутимо сел.

— Профессор Спеншоу окончил университет нашего штата, — сказала миссис Хиггинс, — десять лет назад. Так что никто не вправе теперь утверждать, что знания, которые ваши девочки получают у нас, устарели.

— Знания не могут устареть, — заметил кто-то из публики.

Хозяйка пансиона, казалось, даже не заметила обидной для нее реплики.