Не справившись с нею самостоятельно, Хидэо решил ввести в бой тяжёлую артиллерию. Через несколько дней он передал ей официальное приглашение, подписанное самим председателем конгресса Нагаи.

— Моё решение не зависит от ранга приглашающего, даже если этот ранг так высок, как у уважаемого сэнсэя Нагаи, — вежливо сообщила она.

Хидэо, не смирившись с поражением, ответил тоном абсолютно ледяным:

— Вы упускаете прекрасную возможность приехать в Японию ещё раз. Ведь у Вас в России нет финансовых возможностей для научных поездок.

Хидэо был прав. Возможностей не было. Но…

— В последнее время эти поездки потеряли смысл, международные научные конгрессы постоянно приглашают одних и тех же людей, которые говорят из года в год одно и то же.

— Да, к сожалению, Вы правы, — забормотал Хидэо. Он сник, помрачнел. Но быстро собрался. Заметил жёстко, словно мстя ей: — Учтите, согласно контракту Вы должны покинуть Японию не позже первого марта.

И посмотрел на неё так, словно подозревал, что она попытается хитростью продлить удовольствие жить в Японии.

— Я уеду раньше, — сказала она.

Хидэо изумлённо вскинул брови. Сказал совершенно растерянно:

— Но все русские хотят остаться…

Кумэда, севший вечером в тот же автобус, что и она, тоже удивился:

— Уезжаете? Уже? Странно. Русские всегда ищут какую-нибудь возможность пожить у нас подольше. Мой сотрудник Гриша-сан после первого года очень старался найти новый контракт.

Ну что тут поделаешь, коли в японских головах прочно засел стандарт: все русские — голубоглазы и светловолосы, все нищие и все хотят жить в богатой Японии. Как Гриша-сан.

— Уже уезжаете? Так быстро? — Миша с Гришей встретились ей на Ягияме. — Значит, не понравились Вы тут, не пришлись.

Их улыбки отдавали превосходством — они оставались. Но раз Миша с Гришей оставались, ей самое время было уезжать.

Вечером она смотрела по телевизору урок русского языка. Бойкий малый рассказывал, как нравится ему всё в Японии, особенно татами, где мужчина чувствует себя мужчиной.

— Когда мы стали спать на татами, моя жена по-новому оценила меня. Надо бы и в России в каждом доме завести татами.

Ей было стыдно за скабрёзное, невнятное бормотание, из которого научиться русскому языку невозможно, за пошлую ухмылку. Ведь японцы подумают — все русские такие. Для них русские — единое тело. Как японцы. Позвонила Анна.

— И я скоро уезжаю…

Анне предлагали поработать в Японии ещё, но она отказалась. Японцы удивились, обиделись:

— Вы должны быть счастливы предложением работать в Японии! Ведь в России Вы не имеете таких условий…

— А какие тут условия? — сердилась Анна. — Холод, одиночество, рутина! Да я в Москве более насыщенной жизнью живу — у меня там работа интереснее, семья, сослуживцы, друзья! А тут со мной после отказа остаться вообще перестали разговаривать. Даже те крохи общения, что были, и те исчезли!

Дома в Москве ждали Анну пенсионеры-родители, сын-студент с семьёй и мизерная, как милостыня, зарплата русской Академии наук.

- Да чёрт с ними, с деньгами, — горячилась Анна. — Не могу я тут больше. Свихнусь! И никакие деньги не помогут! — Голос Анны потух. — Я начала учить японский в семнадцать лет. Япония была моей мечтой, я ей всю жизнь отдала. А теперь вот думаю, на что я потратила свою жизнь? — Анна приглашала сходить вместе в Мицукоши, купить новые платья для приёма у ректора. — Я и платья для работы там покупаю, денег не жалею, — созналась Анна. — Иначе нельзя! Я же японским студентам лекции про русскую экономику читаю, про наш теперешний кризис. А они ручки кладут, прекращают записывать, говорят: "Простите, сэнсэй, Вы, видно, ошиблись, такое падение производства, как у вас, это коллапс, конец, у нас в учебнике так написано." — Анна рассмеялась. — В учебнике у них видите ли написано, что нам конец! Понимаешь, зачем мне нужны дорогие платья?

Она понимала.

Две русские женщины в красивых платьях от Мицукоши прошли по залу под восхищёнными взглядами сэнсэев. Сели рядом. Услыхав, как представляют её:

— Профессор… Россия… Москва… — она почувствовала незнакомый спазм в горле.

В банкетном зале к ней подошёл Хидэо, заговорил печально:

— Я очень боюсь, что Вы будете плохо говорить о Японии. — И вдруг зачастил взволнованно, горячо: — Если у Вас возникли проблемы в нашей стране, то дело тут вовсе не в японских порядках! Это я плохой, я, а не Япония!

Он готов был взять грехи Родины на себя. Прикрыть её грудью. Ну, как тут не стать патриотами? Среди таких-то людей.

Глава ХIV. Разлуки миг наступил

Уходит земля из-под ног.

За лёгкий колос хватаюсь…

Разлуки миг наступил.

Басё

Обметают копоть.

Для себя на этот раз

Плотник полку ладит.

Басё

— Вы должны сдать квартиру такой же, какой получили её, то есть пустой, — говорили дамы из Шимин-центра. — Таков наш обычай. Если Вы оставите мебель, хозяин потребует деньги за вывоз. Потому что меблированные квартиры у нас не сдают.

В других странах за оставленную мебель жильцу платил хозяин. Но в Японии всё наоборот. Японки советовали ей отвезти вещи на мусоросжигательный завод, заплатив за машину.

— Зачем платить, если можно получить деньги! — возмутилась Вероника. — Продайте мебель, объявите сайонара-сэйл! Так делают многие иностранцы.

Объявление про сайонара-сэйл, то есть распродажу по случаю отъезда, следовало повесить в Кокусаи-центре. Вероника уже сделала так. Ведь они тоже уезжали.

— Вы решили продать мебель? — всполошился Хидэо. — Ну, что Вы сможете получить за это старьё? Ничтожную сумму!

Конечно, цены сайонара-сэйла были бросовые — за всё её добро удалось бы выручить долларов пятьсот. По-японски, конечно, гроши, а по-русски — немалые деньги. Заметная прибавка к её сбережениям, совсем небольшим — японская дороговизна съедала даже её немалую зарплату: ман в месяц на автобус, ман — свет, газ, керосин, вода, полтора мана — телефон, ещё столько же — столовские обеды… А ман — сто долларов. Так было весной. Летом йена поднялась до восьмидесяти за доллар, но к концу осени, когда у неё только-только стали скапливаться первые сбережения, упала — за доллар приходилось платить сто двадцать йен.

Японцы на пятидесятипроцентное падение национальной валюты внимания не обратили — цены в стране не шелохнулись — недаром их печатали на упаковке в типографии. Но для неё падение йены означало сокращение сбережений в полтора раза! Ведь везти в Москву предстояло доллары.

— Йена упала? — Хидэо удивился — он услыхал об этом впервые. И равнодушно пожал плечами. — Ну и что? Кстати, после Вас в Вашей квартире будет жить американский профессор Кларк!

Спина Хидэо согнулась в почтительном поклоне, словно американский профессор уже стоял перед ним, и в голосе зазвучало благоговение. Но заплатить за это благоговение предстояло ей.

— Мебель не продавайте! — приказал Хидэо — И телефон оставьте. Оставьте всё, как есть! — Хидэо не хотел заставлять американца тратиться. — Как много мебели Вы купили! Как хорошо устроили всё! — радовался Хидэо, обходя квартиру.

Её научным результатам он никогда не радовался так. Да ведь они почти не влияли на репутацию сэнсэя, эти научные результаты. А визиты иностранцев выгодно представляли его перед начальством, укрепляли его авторитет в мировом научном сообществе. И создавали задел на будущее — по законам этого сообщества гость в ответ должен был пригласить хозяина к себе. Учёные всего мира, как японцы, чтили долг благодарности.

— После американца меня посетит профессор из Германии. Вы видели его в Фукуоке, он очень стар. Ему неудобно будет спать на татами. Жаль, что Вы не купили кровать. Я хочу сохранить эту квартиру надолго для своих иностранных гостей…