Долго искать не пришлось. Игрушки лежали в ящике под диваном. Голубые дельфинчики на розовой коробочке-подставке. Семь штук… Выложили их на стол, и офицер каждого взвесил в руке, каждого потряс возле уха. Пустые! Для верности раздавил одного каблуком на полу — пусто… Больше ничего подозрительного полицейские не нашли, и офицер недовольно побарабанил пальцем по столу. Абдулла порывался сказать, что дельфинчик, которого он нашел в «Морской лилии», немного не такого цвета. Но Радж придержал его за плечо: «Не торопись…»

Офицер взял с окна прозрачную многоугольную вертушку-барабан, из которой Судир, повертев барабан, вынимал трубочки лотерейных билетов для зрителей. Отодвинул в сторону прозрачную крышку, вынул горсть бумажек. Разворачивая одну за другой, хмыкал, потом не выдержал, начал читать вслух:

— Третий ряд, двенадцатое место… Седьмой ряд, четвертое… Опять третий, двенадцатое… Двенадцатый ряд, десятое… Седьмой ряд, четвертое. Одни и те же места написаны… Нет, вот и новое есть — пятый ряд, двадцать первое. Новым, видать, пустые раздает… Они и по цвету немного отличаются… Та-а-ак, теперь остался кабинет. Ключей, конечно, никому не оставил?

— Нет, — подтвердил Абрахамс. — Новые порядки… А раньше, при Крафте, один ключ был возле сторожа в проходной. Я вчера поменял там все замки, Судир приказал.

— Значит, топор потребуется. Пошли туда, протокол — потом.

Полицейский, караульный новичка-сторожа, был возле скамьи напротив Раджевой кладовки. Новичок сидел — руки на затылке — на скамье спиной к дверям, ноги опущены под спинку в кусты. Полицейский по-прежнему держал руку на кобуре.

Топор пускали в ход дважды — открывали дверь в коридорчик и в кабинет. Делал это тот же полицейский, что и резиденцию открывал, делал ловко, умело. Войдя, Радж, Абдулла и Абрахамс остановились у двери — как понятые. А полицейские вскрывали ящики стола, заглядывали под диванную дорожку, опрокидывали мягкие и обычные стулья, вскрыли и поставили на стол перед офицером Судиров дипломат. Офицер достал из чемоданчика кимоно, мыло, мочалку, туалетные мелочи. Оставался неосмотренным сейф, он был заперт на два замка, две дырочки от ключей прикрыты стальными подвижными язычками. Полицейский положил топор на стол, достал из-за пазухи, из-под руки «пушку», вопросительно взглянул на офицера. Тот согласно кивнул. Три оглушительно-звонких выстрела послышались один за другим. Горбоносый даже в ухе пощекотал… Тот, что стрелял по замкам сейфа, снова пустил в ход топор…

Дельфинчики в сейфе были — синие, на лиловых коробочках-подставках. Как раз такие, что Абдулла нашел в отеле. Пять штук… Офицер взвесил в руке один, другой… Перебрал руками все — на лице отразилась удовлетворенность.

— Один килограмм героина — полмиллиона долларов. Отпили уголок у какого-нибудь, — попросил он полицейского, который выгреб на стол еще и кучу бумаг, несколько пачек долларов. Офицер присел на стул перед Судировым столом, подвинул ближе к себе бумаги, начал просматривать их. За столом на месте Судира сидел другой полицейский и быстро-быстро писал, время от времени вскидывая глаза на горбоносого, ожидая, что он продиктует. Начал, видимо, составлять протокол.

Из надрезанного уголка подставки и правда сыпанул желтоватый порошок. Полицейский натряс его на ладонь, понюхал сам, поднес понюхать горбоносому офицеру. Даже Абдулле велели понюхать, словно какому-то криминальному эксперту-химику: «Такой?» И он авторитетно подтвердил: «Такой… Все такое…»

Когда наконец покинули кабинет, спустились вниз, увидели: возле скамьи лежит, скорчившись, прижимая руки к животу, тот полицейский, что караулил новичка-сторожа. Тяжело стонал, не разжимая зубов — наверное, у него была отбита печенка. Клапан кобуры торчал, как собачье ухо, а в кобуре было пусто. Новичок исчез вместе с пистолетом полицейского.

Глава седьмая

Никто в лагере, видимо, не ждал Судира так, как ждал его Янг. От волнения и одолевших мыслей долго не мог заснуть, а потом не то спал, не то галлюцинировал наяву. Порой то бросало в пот, то в дрожь, охватывала слабость. Болели глаза, дергало, кололо в ухе.

Когда наконец задремал, то приснилась толпа людей. Толпа шумит, по ней перекатывается гул, люди напирают друг на друга, рвутся в храм. Будто это тот самый храм на Главном, куда они пришли поклониться Вишну. В толпе толкотня, топчут друг другу ноги отец, Ганеш и дед Амос. Кавади несет не отец, а он, Янг, хоть и самый маленький и слабее других. Янг согнулся под тяжестью в три погибели, рама трет плечи, кажется, шею кто-то скручивает, как курице. «Иди! Да скорее же ты, не мешкай!» — подталкивает Янга в спину Ганеш. «Иди, иди! Заснул?» — Амос и отец тоже подталкивают его, щиплют от злости: «Из-за тебя можем опоздать! Все милосердие Вишну отдаст другим!» А вот уже снится, что Янг на базаре вместе с синьорой Терезой. Снуют между бесконечных рядов торговцев с товарами. На голой земле, на циновках, на подстилках, на лавках, табуретах, столиках, на прилавках, стоящих на шестах, развешанные на ветках, веревках висят и лежат дары леса, поля, огородов, плантаций, моря. «Тутти-фрутти! — беспрерывно повторяет синьора. — Тутти-фрутти!» — И все тащит к себе, наваливает на спину, на плечи Янгу, вешает на шею, на пояс, ставит на голову: «Неси в отель!» И вот уже не итальянка, а отец сует ему в руки пестрого поросенка: «Это наш, бери! Неси в отель! В комнаты синьоры! Она будет тебе матерью!»

Услышав такую новость, Янг хлопает глазами и просыпается, сердце бешено стучит, пульс болью отдается в больном ухе. Янг уже боится снова уснуть, опять приснится непотребщина. Дремота одолевает его, смежает веки, подсовывает новые кошмары. Будто кто-то больно сдавливает ему ноги и сует головой в заслон из светящихся пузырьков, чтоб ему отрезало голову. Скребут лапками и клешнями крабы, омары, лангусты, идут на него в наступление… В шуме Янг даже различает отдельные выкрики крабов: «Янг уже сдох! Сдох и лапки вытянул! Сюда, все сюда! Большая пожива будет! Не сравнишь с рыбой!»

Когда же на самом деле услышал живые человеческие голоса, вздохнул с облегчением: спасибо Вишну, кошмары кончились. «Я — живой, и наступил новый день… Что он принесет?»

О чем говорят люди, пока трудно понять, голоса доносятся задыхающиеся, срываются. Видно, люди только что вынули загубники изо рта. Янг следит из-за бруствера и считает черные, едва заметные головы тех, что вынырнули из воды: одна… две… три… Трое? Нет, вон и четвертый, вылезает на пляж с мотком черного резинового провода и лампочкой на конце. Голоса некоторых кажутся знакомыми, один так даже очень…

«Судир!.. Вон тот, самый маленький… Последним на пляж вылезает. А самый высокий — «старик» — вчера был на плоту. И Пит, он вчера был на субмарине… Пригласили-таки Судира, не обошлись без него…»

Вот уже все топчутся на пляже, шлепают ластами. От черных, словно полированных, костюмов отражается свет лампочки. Тот, что с проводом, сразу приступил к работе, принялся забивать в стену крюк.

Янг понемногу успокаивался, у него отлегло от сердца. Будто увиденная реальная опасность — Судир — перестала быть опасностью. С этого момента Янг изо всех сил насторожил зрение и слух. Не все слышал полностью, что говорилось, не все понимал. Говорили, как и в те дни, по-английски, что-то нагружали на плот, а что-то — с плота на пляж. Янг пытался подставлять свои слова вместо недослышанных, чтобы уловить смысл. И кое-что получалось, хотя, может, и не совсем то, что говорилось.

Голос Судира:

— Ну и… (страшно) у вас тут!.. И людям, не только дельфинам. А дельфины… (пещер не любят).

Пит:

— К сожалению, да… (лучших условий) им создать не можем. Если бы были хорошие условия… (то и без дельфинов бы обошлись).

— И как вы их сюда… (заперли)? — снова голос Судира. — Давали… (снотворное или наркоз)?

Пит:

— Профессиональный секрет.