Бестеги толкнул дверь и бросился к нише. Она была пуста. Исчез и скарб испанца и гитара, которая обычно лежала на этажерке. Модест вернулся на кухню и приподнял крышку хлебного ларя. Сантенак упомянул о вещевом мешке — стало быть, Рамирес захватил с собой еды. И действительно, от ковриги был отрезан большой кусок.

Однако удивление это перешло все пределы, когда на дне ларя он увидел гитару беглеца. Что это означало? Захватить ломоть хлеба на прогулку — это еще можно понять… Но взял хлеб и оставил свою гитару! Никогда Пабло не клал ее сюда, у нее было свое место. Значит, он не просто вышел пройтись. Гитара в ларе означала: я уношу твой хлеб, а тебе оставляю мое единственное сокровище, мне надо есть, а тебе пусть остается на память мой голос…

Модест смутно понял все это и тотчас вышел из дому. От быстрой ходьбы томившая его тревога немного улеглась. Он наверняка догонит слепого на крутой, извилистой дороге. Но он опасался, что любой неверный шаг среди скал — и испанец вывихнет ногу, упадет.

Он встретил старика Помареда с возом листьев.

— Тебе не попался наверху мой испанец?

— Нет, я никого не видел. Я иду с озера.

— Черт! — пробормотал сквозь зубы Модест.

Старик Помаред придержал своих коров и с усмешкой спросил:

— Уж не боишься ли ты, что он заблудится или махнет в Испанию напрямик через хребет?

— Сам не знаю, но он стал какой-то чудной в последнее время.

Бестеги торопливо вышел из селения, пересек луга и направился к ближнему лесу. Этой дорогой он часто ходил вместе с испанцем. Дальше тропа вела к озеру.

Вспомнив об озере, Модест на миг испугался. Но, поразмыслив, он успокоился. Задумай Пабло покончить с собой, он не захватил бы ни хлеба, ни своих пожитков. Припасы нужны в пути, для долгого перехода, а не для смерти. Испанец не собирался умирать, он рвался домой, в Испанию. Ему надоело жить в изгнании, так близко и так недоступно далеко от родины. Модест понимал его. Всегда вспоминаешь землю, где родился, и всегда ищешь к ней путь. Простой запах, солнечный блик на камне, случайно брошенное слово вдруг приближают тебя к ней, и тогда она расстилает перед тобой узорный покров своих нолей и рощ. Бестеги помнил о годах войны и о своей тоске по родным горам. — Он помнил, как сидел, бывало, на пороге землянки, в грязи или в пыли, обхватив руками колени и опустив голову. Стоило ему закрыть глаза, как он уносился далеко от траншей И спереди и сзади умолкала канонада, голоса товарищей звучали точно издалека, ни стоны, ни смех не доходили больше до его слуха. Война была мертва. Летний ветер окутывал склоны синим потоком. Модест пил из горного ручья. Вкус яблок и ледяной воды освежал его горло. Или представлялся ему полуденный отдых на свежем сене в сарае. Темное легкое сено оседало под тяжестью его тела, за переплетом балок сверкало Солнцем слуховое окошко, пели птицы, и шелестела листва…

Озеро дремало в своей впадине под стражей елей и буков. Влажный осенний ветер пробегал над ним, не оставляя даже ряби. Верхушки деревьев раскачивались волнами в серо-голубом небе, солнце то показывалось, то исчезало.

Модест вскарабкался на высокую скалу и приложил ладони ко рту.

— Эй, Пабло, э-э-эй!…

Его крик отозвался далеко в горах. Имя и эхо взметнулись ввысь, словно две птицы, догоняющие друг друга. Со стороны селения донесся лай собаки. Горец прислушался, покачал головой и зашагал дальше. Если испанец и услышал зов, он на него не ответит, но он не успеет добраться до пастбищ, как Бестеги его нагонит. Ведь не может слепой быстро идти среди скал и леса? А о переходе границы и думать нечего. Самое страстное желание не заменит глаза!

Модест оставил озеро и пошел краем леса. Рамирес мог избрать только эту дорогу. Ему проще идти опушкой, ощупывая стволы и держась все время между зноем и лесной прохладой Углубившись в чащу, он легко мог бы сбиться с пути и кружить среди деревьев и зарослей кустарника.

Каждую минуту Бестеги ждал, что перед ним возникнет смуглое лицо, иссеченное розовыми шрамами, со странными островками растительности у скул, вокруг рта и под подбородком, лицо, заштопанное, как старая маска. В воображении Модест видел уже худую фигуру испанца с поднятой головой, чутко ловящей смену солнца и тени, видел, как он идет, подавшись вперед и следуя за палкой, которая ощупывает почву, протыкая прелые листья Неужели, черт побери, он надеялся добраться хотя бы до подножия последних склонов? “Эй, Пабло, Пабло, друг, уж не спятил ли ты?” — бранился про себя горец.

Лесной массив вытянулся углом в сторону озер. Слева возвышалась гора. Скалистый утес вознесся высоко над деревьями. Бестеги взобрался на него. Здесь, разумеется, он не наткнется на слепого, но сверху легче его заметить.

Так оно и случилось. Хрустнули ветки на прогалине близ опушки, и из густой зелени показался испанец. Он шагал прямо к Испании, подняв лицо навстречу солнцу. Жар лучей указывал ему путь. Бестеги поднес руки ко рту.

Легкий осенний воздух реял над кронами. Чуть пониже струилась прохлада под шелковистым дуновением уходящего лета. Крики птиц слышались реже и звонче. Скоро опустится прозрачная завеса нерушимой тишины, и только изредка отзовется в ней жужжание запоздавшей пчелы, свист сарыча или всхлип водопада. Медовая сладость осени долетала до этих пустынных просторов поникшей и оскудевшей и постепенно таяла в дыхании холода и снегов. Лишь чуткое обоняние могло уловить здесь аромат сухих листьев, малины, белых грибов, лисичек, теплый далекий запах скота и жилищ.

Слепой пересек поляну и вновь скрылся в лесной тени. “Ну, теперь он не уйдет от меня!” — подумал Модест, скатываясь по отвесному склону. Листва колыхалась — то ли от ветра, го ли от движений бегущего. Модест бросился вперед. Если испанец пойдет прямо, он неизбежно выйдет на пастбище, и там среди голых пространств ему негде будет скрыться. Если же он повернет обратно в лес, он наткнется па Модеста. Модест изо всей мочи окликнул слепого и замер. Лес продолжал колыхаться. Потоки нагретого воздуха скользили по листьям и хвое. Словно огненным змей, все ароматы здешних мест устремились через скалы и снега к Испании, чтобы слиться с благовонием граната и жасмина.

Бестеги крикнул еще громче. Рамирес исчез.

Сколько раз ходил я этой тропой одни или с Бестеги! Я знаю темные извилистые ходы этого леса, его изумрудные черные своды, где на самом верху мерцает, точно витраж, игра солнечных лучей и птиц, а внизу мощные руки кустарников, сухие и зеленые, сплетаясь, внезапно встают, преграждая путь в бог весть чьи владения. Местами торчат стволы пораженных молнией деревьев. Солнечный свет проникает сквозь них, как через решетку. Их кроны развеялись пылью, и только белые стволы, расщепленные по всей длине, несколько остроконечных обрубков и макушка, обугленная небесным огнем, тянутся ввысь. У подножия деревьев царит полумрак, толстый слой прелых листьев и древесины обращается в бурый прах.

В эту глушь меня манит призрак Рамиреса. Я пробирался по бездорожью чащи к сумрачным лощинам, где давно не ступала человеческая нога. Огромные стволы гнили под покровом сухих листьев Древесина выветривалась, белесая плоть рассыпалась под пальцами. Длинные грибные наросты свисали с трухлявой коры. Я раздвигал стебли трав, как будто надеясь найти последние следы испанца, клок одежды, пожелтевшие кости. И когда я снова выпрямлялся, вслушиваясь в дыхание леса, я уже думал не о трупе. Подобно тому как Бестеги искал своего друга в тот памятный день, я всматривался в листву; и мне казалось, что исполосованное шрамами лицо появится вдруг передо мной в мимолетном солнечном пятне.

Мне никогда не узнать правды. Проще всего предположить, что Пабло отправился в долину к землякам. Но иногда я мысленно вижу, как он бредет в Испанию. Вот он миновал озера и скалы предгорья и достиг самого хребта Вот он шагает по снежным полям. Вдруг жаркий луч солнца ударяет ему в лицо. Он понимает, что склон, который нащупывают его продранные подошвы, ведет в Испанию. Родина лежит перед ним. Он минует еще одну каменную пустыню, и впереди вырастет испанская деревня. В мои мечты вплетается мечта Пабло. За дикими скалами встают дорогие сердцу камни Саламанки и Севильи, оранжевая башня Хиральды и черно-синие воды Гвадалквивира. Каштан и дуб сменяются платаном, кипарисом и лавром, в дыхании ветра благоухают эвкалипт, апельсин и тяжелая лоза Аликанте; запах печеного хлеба кастильских плоскогорий несет с собой тонкий аромат аниса и помидоров Чужая мечта вплетается в мою мечту, и я вижу, как слепой идет навстречу глазам родины…