Когда Слава окончательно пришел в себя в Лепсари от научной экспедиции никого уже не осталось. Ушли, разъехались по своим военным делам и удалые саперы со своим миноискателем, и умные ученые-этнографы с мешком золота. Викторов, поначалу немного расстроился от такого неудачного внезапного расставания, но потом приободрился. Все же плюсов он нашел гораздо больше, чем минусов. У него на руках кроме советского паспорта, теперь присутствовал документ выданный Никитиным, что уже позволяло успешно пройти не слишком тщательную проверку.

Конечно, при любом пристальном взгляде контролирующих органов, его идентификации как гражданина цена ломаная копейка, но хронодиверсант упрямо верил в свою звезду, ведущую его сквозь все приключения жаркого сентября тридцать девятого.

Немного погоревав о потери хорошей компании, Слава тоже решил сорваться с места и пойти куда глаза глядят, но придерживаясь направления на юг, вторя маршрутам перелетных птиц в это время года. Вещей он накопил немного, тетрадь с загадочными записями — и ту уволокли товарищи-этнографы.

Неожиданно, у калитки, Викторов был остановлен особой тройкой. Это оказались председатель, а также два тезки, Павел-водяной и Павел-пулька. Ушлый руководитель колхоза Викторова посчитал чем-то вроде заложника, которого экспедиция оставила взамен отобранного клада. И хотя он знал, после консультаций со знающим человеком, что никаких прав на клад не имеет, это все же не помешало выторговать у ученых немного денег, посредством сложной схемы с товарным кредитом, на приобретение инструментов для колхоза. Чем еще раз доказал, что амбициозный руководитель в сплаве с осторожным казначеем — это непрошибаемая никакими кризисами связка способная свернуть любые горы. Данный спаянный общей работой тандем потихоньку выводил колхоз «Красный труд» в список первых по району.

Выбор председателя пал на обоих Павлов по целой совокупности причин — оба имели паспорта, и у каждого числился небольшой должок перед местным царем и богом в одном лице. Поэтому их и снарядили сопровождать неудачника-этнографа обратно по месту работы — на Кировский завод, наказав беречь «заложника» как зеницу ока.

В общем, Славу Викторова, отобрав у него документы, вели под белы рученьки знатным боярином, да одновременно не спускали глаз как со злого татя. Хорошо еще не накинули веревку на выю, как теленку, дабы не сбег в местные болота от переизбытка показной заботы и ласки.

Хронопопаданец пребывал в весьма расстроенных чувствах. Во-первых ему виделось чистым предательством поведение бросивших его ученых. Сапер тот же — не оставил никаких рекомендаций, растворившись в утреннем тумане вместе со своими людьми. И последнее, его бывшие собутыльники сейчас буквально конвоируют туда, где его личность с огромной долей вероятности будет раскрыта как шпионская. Острая жалость к себе захлестнула сознание растерявшегося гостя из будущего. Всколыхнувшаяся было за последние дни надежда легализоваться, рассыпалась в мелкий прах.

Так его, закрывшегося в себе, как испуганную устрицу, посадили на скамейку в кузов полуторки, и сжав с обеих сторон своими телами, повезли в город. Проезжая мимо станции Рахья, Викторов немного ожил, так как воочию имел удовольствие наблюдать движущийся поезд: с черным паровозом, темно-зеленым тендером и шестью серыми вагонами. Это действо сопровождалось клубами дыма, неистовым свистом во время прохода станции и ритмичным грохотом перестукивающихся стальных колес по рельсам. Слава чуть не вывихнул шею, наблюдая за стальным конем, ставшим одним из символов эпохи. Его спутникам поезд тоже был в некоторую нечастую диковинку, поэтому они с не меньшим интересом наблюдали за проходом грузового состава.

— В Ленинград поехал! Рыбу повез и работников рыбных хозяйств.

Слава немного не понял — на вид вагоны смотрелись совершенно одинаково, но точно среди них отсутствовали пассажирские, которые выгодно выделяются от товарников как по внутреннему комфорту, так и в первую очередь внешне — по количеству окошек. Викторов хотел еще спросить, в честь какого Рахья переименовали этот поселок — того, который помог Ленину отлить на станции Райвола, когда тот ехал организовывать на немецкие деньги революцию, или второго из трех, которого пристрелили красные финны в Питере в «револьверный день» 31 августа 1920-го во время своих разборок. Слава это знал, так как когда-то ухаживал за чересчур политизированной феминой, у которой к тридцать первому дню неровно дышалось.

Никаких сил, однако, на любопытство не осталось. Даже мысль о том что он видит будущую «Дорогу жизни» не взбудоражило тину душевного безразличия, хотя краешком сознания Слава и подумал — что это хороший знак. Но тут же вновь утонул в омуте скорби и занялся пережевыванием ощущений от острого жаления самого себя. Наш герой пока ощущал опустошение и тотальную утрату веры в свои силы. Пожав плечами, он вновь безразлично уставился в доски настила кузова. Спутники травили какие-то байки, но Слава их не слышал, уйдя в самокопание. Тезки восприняли это падение духа с пониманием, но болтать не прекратили.

Остальным дорога слабо запомнилась Викторову. Он этих мест раньше практически не посещал, да и догадывался, что все что сейчас видит, в будущем превратилось в весьма застроенный урбанистический пригород — тот же рабочий поселок Всеволожский, промелькнувший деревянными домами мимо, ныне огромный город-спутник с пятикратно увеличившимся населением и многоэтажными исполинами.

Питер на удивление расстроенного хронопопаданца повеял знакомым ощущением. Северная столица обладала тем самым неповторимым стилем и шармом, которой не узнать совершенно невозможно, в какой бы из исторических отрезков, от становления до зрелости, не занесло бы туриста во времени. Слава с удивлением крутил головой, то тут, то там выхватывая из череды фасадов абрисы знакомых зданий. Когда он ехал через город с сотрудником контрразведки, то мало обращал внимание на архитектуру — его больше занимала мысль, как убежать из тридцать девятого года. Теперь же для осмотра времени было предостаточно, и вдобавок оно тянулось как резина. Викторов постепенно приходил в себя и тут же психика, не теряя ни секунды, мобилизовало сознание на решение текущей проблемы, дергая его взгляд из стороны в сторону в поисках выхода. Хронодиверсант начал перебирать варианты. Но мало сбежать — надо еще и ухитриться изъять свой паспорт и никитинскую справку из карманов сопровождающих — потому что без документов спокойной жизни ему ровно до первого сотрудника милиции. Да и с этими бумажками, если поразмыслить, едва ли не опасней — наверняка Галина Кондратьевна сообщила органам полные ФИО что он ей назвал, когда представлялся. На проходной у него тоже документы видели, когда он вызывал эту странную «подругу» «Родиона-Константина» из НКВД. Но других у него паспортов просто нет. И придется играть тем раскладом, который выпал на руки.

Тем временем, громыхнув на подъеме у ворот кузовом, полуторка въехала на территорию завода.

Похоже, что сопровождающие не в первый раз приходили сюда, так как довольно уверенно направились к своей цели, по-прежнему контролируя каждое движение своего подопечного. Кировский завод считался режимным объектом, к тому же обросшей уже проявляющую спесь бюрократией, поэтому прошло довольно много времени, прежде чем деревенских «ходоков» допустили до более-менее значимой фигуры сидящей в кабинете за дверью с большой, блистающей начищенной медью табличкой. Полистав предъявленные бумажки, этот страж документов со вздохом искреннего сожаления поставил свою визу и уже собирался отправить посетителей дальше, по бесконечной бюрократической лестнице согласований и утверждений, в своем обычном виде представляющую не менее чем ленту Мебиуса, стремящуюся принять форму бутылки Клейна. И тут Пулька-Поавила сдал своего собутыльника с потрохами:

— Мы тут вашего сотрудника хотели бы вернуть. Он с армией и учеными у нас работал.

Чиновник с удивлением уставился на растерявшегося Славку. Помятый вид, красные пятна и перегар сказали сидящему в кожаном кресле опытному бюрократу о многом. Он мгновенно составил свое мнение и сделал определенные выводы. Кировский завод, никогда не страдавший спесью элитарности, лучших своих сынов и дочерей, взращенных и обученных, не стеснялся посылать в народ. Иногда, и не увольняя при этом, а оформив командировку.