К появлению буддизма в Корее государственные власти относились в общем благожелательно. В каждом из трех государств он скоро стал государственной религией, что отнюдь не упраздняло конфуцианства в качестве таковой. А с распространением даосизма и он был принят на вооружение властями.

Ценность буддизма для государства обусловливалась тем, что он давал идеологическое освящение централизаторским тенденциям, присущим деятельности властей, как в период существования трех государств, так и после их объединения. Наивысшую ценность в этом отношении представляло конфуцианство, прямо воплощавшее идею государства как высшей ценности. Немалый вклад в распространение этой идеи внес и буддизм, имевший то преимущество перед конфуцианством, что он оказывал духовное воздействие на более широкие массы, ибо он был более доступен для них образным характером своих верований и обрядностью. Поэтому государственная власть опиралась одновременно на обе эти религии.

В некоторые периоды ранней истории Кореи сангхе удавалось в какой-то мере ослабить свою зависимость от государства. Так, с конца VIII в. она воспользовалась его ослаблением и в значительной мере вышла из-под его контроля. Но до этого времени сангха находилась под непосредственным управлением ванов и их бюрократического аппарата. Все должностные лица в управлении ею назначались ванами, а на низших «этажах» — наместниками округов. В государстве Силла, чтобы гражданин мог поступить в монастырь, он должен был получить специальное разрешение вана, что достигалось не без труда.

Поступление в монастырь было притягательной целью для человека из народных низов: он освобождался от тяжелого крестьянского или ремесленного труда, от многочисленных налогов и повинностей, в том числе и от военной повинности. Власть не была заинтересована в поощрении таких намерений и с трудом давала разрешение на поступление в монастырь. По отдельным оказиям это все же иногда делалось даже в массовом масштабе. Так, например, чтобы снискать благоволение сверхъестественных сил и исцеление от постигшей его болезни, ван Хындок в 830 г. дал разрешение на уход в монахи одновременно 150 претендентам.

В период господства династии Корё (X–XIV вв.) буддизм переживал состояние расцвета. Это выразилось в большом увеличении количества монастырей и пагод, построенных, как правило, за счет государства, в колоссальном росте их богатств, земельных и прочих, в относительной независимости, которой пользовалась в это время сангха.

Процесс высвобождения из-под контроля государства начался еще в конце VIII в. Это стало возможным в условиях постепенного ослабления самого государства. Новый этап наступил во второй половине XIV в., когда в условиях разгоревшейся междоусобной борьбы различных феодальных группировок разбогатевшая и, так сказать, разжиревшая сангха стала выглядеть как остров благополучия и процветания, как лакомый кусок для каждой из группировок, боровшихся за власть. Сама церковь в этой борьбе не занимала определенной позиции, она лавировала между разными группировками и в меру своих сил препятствовала урегулированию положения и централизации государства. Наконец, междоусобная борьба закончилась, и на трон в 1392 г. воссел предводитель одного из боровшихся кланов Ли Сонг, положивший основание династии, царствовавшей в течение пяти столетий. Уже его ближайшие преемники стали активно прибирать к рукам сангху и ее многочисленные монастыри. В начале XV в. 4 раза подряд производилась конфискация монастырских земель и проживавших на них крепостных. А в 1424 г. государство реформировало сангху, произведя существенные изменения в ее организационном строении и внутреннем управлении.

В это время буддийская церковь в Корее состояла из большого количества сект и толков. Различались они между собой тонкостями культовыми и догматическими, но по существу эти тонкости представляли собой, как правило, лишь предлог для самостоятельного существования соответствующих группировок духовенства. Государство распорядилось в этом деле решительно и безапелляционно: все секты были сведены в две — сонджон и кеджон. Для каждой из них было установлено право иметь 17 монастырей, а каждому монастырю была указана норма земли, которой он может владеть, и количества крепостных душ (ноби). Все, что оказывалось у него сверх этого, подлежало конфискации в пользу государства. Площадь монастырского землевладения в итоге уменьшилась в 4–5 раз. Соответственно уменьшилось и количество монахов, «спасавшихся» в этих монастырях. Ослабление экономического могущества не могло, конечно, не сказаться и на общей роли сангхи в стране. В течение последующих столетий она в общем не изменилась, так что далеко в прошлое ушла ее роль могущественного политического и экономического фактора в стране.

В вероисповедно-догматическом отношении корейский буддизм вначале строился полностью по одному из китайских образцов. Потом постепенно стали появляться местные варианты и в соответствии с этими вариантами, как это характерно для буддизма, новые секты и толки. Помимо возникших на корейской почве укажем на известные уже нам буддийские направления, «импортированные» из других стран Азии: амидаизм и чань или дзэн, в корейском варианте названия «сон».

Как и в других странах, амидаизм требовал поклонения не столько Будде, сколько Амитабе, повелителю райской Чистой Земли. Привилось в Корее и такое направление буддизма, как чань. Появившись в начале IX в., оно сразу завоевало большое количество сторонников. Однако и «сон» вскоре разветвился на различные направления. За столетие их образовалось девять, они именовались «девятью горами».

Не следует представлять себе дело так, что обилие сект и толков было связано в Корее с непрестанной борьбой внутри общебуддийского лагеря. Секты возникали не в противовес одна другой, а рядом с ней, сопутствуя ей. Они легко совмещались, и во многих случаях один и тот же человек мог одновременно принадлежать к двум или нескольким сектам. Рядовые верующие часто даже не имели представления об отличительных особенностях вероучения той секты, к которой они принадлежали, и помнили свою принадлежность к ней лишь по той словесной формуле, которую они постоянно повторяли в качестве спасительной.

Персонажи общебуддийского пантеона пользовались почитанием и в Корее. Наиболее популярными среди верующих были четыре божества: Шакья-Муни, Майтрейя, Амитабха и Авалокитешвара. Почитание Майтрейи имело почти практическое в своем роде значение: это было божество, которому надлежало в более или менее близком будущем появиться на земле в образе Будды и от которого в этом образе следовало ждать реальных деяний, способных оказать воздействие на жизнь людей. Особое значение приобрел культ Майтрейи в VIII в., когда в условиях феодальных междоусобиц дела до крайней степени запутались. Кроме этих четверых в пантеоне фигурировало столь же бесчисленное множество божеств и полубожественных существ, как и в остальных странах распространения буддизма.

На практическую жизнь буддийская догматика оказывала мало влияния. Интересна в этом отношении позиция ортодоксального буддизма в вопросе о насилии и убийстве.

Как известно, эта позиция была выражена в формуле ахимсы — непозволительности нанесения вреда кому бы то ни было, тем более недопустимости убийства какого бы то ни было живого существа. Теоретически эта позиция была неоднократно выражена на корейской почве самыми авторитетными инстанциями. В государстве Силла в 529 г. был издан специальный указ вана, запрещавший убийство чего бы то ни было живого. Впрочем, нет никаких сведений о том, чтобы ван и его приближенные перешли на вегетарианский образ жизни. То же относится и к государству Пэкче. Там указ о запрещении убийства живых существ был издан ваном Попом в 599 г., был подтвержден в 705 г., а еще через несколько лет специальным указом было запрещено забивать скот. А упомянутый выше ван Поп требовал еще от корейцев отпустить на волю всех охотничьих соколов и уничтожить приспособления для рыбной ловли. Если в отношении скота представляется весьма сомнительной действенность указов, запрещавших убийство, то тем более это относится к обращению с людьми. Войны велись всеми корейскими государствами без каких бы то ни было ограничений. Активными участниками войн во многих случаях были монахи. Советский автор С. В. Волков сообщает: «Во время войны Когурё против танского Китая из когурёсских монахов была сформирована целая армия, насчитывавшая до 30 тыс. человек, которая успешно воевала против китайских войск… Участвовала она в боях и в 668 г. на завершающем этапе войны» ⁵³. А потом, когда страну заняли китайцы, монахи приняли деятельное участие в партизанской войне; одним из прославившихся военачальников партизан был монах Точхим.