— Чушь собачья!

— Боже мой! Как вы выражаетесь!

— Чушь собачья? Во время моих консультаций и лекций я частенько выражаюсь именно так. Я не знаю, каковы ваши студенты, а по отношению к моим иногда другого и не скажешь. Прекрасное слово — чушь!

Он снова засмеялся, отчего морщинки на его лице сбежались к темно-голубым глазам.

— Боже мой! — у Кейт вдруг перехватило дыхание. — Ричард Коттерелл! Я не связала ваше имя… «Любовь к языку». Это потрясающая книга! Я требовала, чтобы мои студенты обязательно прочли ее.

— От имени моего издателя, моего агента по распространению и меня самого благодарю вас! — англичанин улыбнулся, и румянец выступил на его щеках.

— Ведь не так уж часто ученому удается преодолеть разрыв между академизмом и реальной жизнью, — оживленно продолжала Кейт, почувствовав его смущение.

— Ну, в некоторых ученых кругах к этому относятся даже неодобрительно, — объяснил Ричард. — Не все считают возможным говорить о языке, как о чем-то актуальном, необходимом в обычной жизни.

Она усмехнулась:

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Я для двух курсов читала лекции по детективной литературе, и среди слушателей были такие, кто считал все разговоры о языке — брехней.

— Что такое вы сказали? — переспросил он.

— Брехня? Ну, то же, что и чушь собачья.

— Понятно! — он улыбнулся.

Дальше они ехали молча. Кейт искоса взглянула на соседа. Твидовый костюм; лицо худощавое, сильный подбородок; каштановые волосы уже тронула седина. Ей понравились его руки, красивая голова, мягкие звуки его голоса. Ричард Коттерел, а? Кто бы мог подумать! Она предполагала, что это чопорный профессор в пенсне, с обсыпанным перхотью воротником. А он еще очень молод и (какое там подходящее английское выражение кто-то употребил прошлым вечером?) — ах, да — весьма привлекателен.

Она откинулась в кресле и стала смотреть на ландшафт, который она столько лет мечтала увидеть. Вот она здесь, простая девушка с американского Среднего Запада, сидит рядом с одним из известнейших английских академиков, в автобусе, Бог ты мой! — который катит по английскому шоссе. А в палисадниках — нарциссы, а в небе — ласточки! И едет она в Стратфорд-на-Эйвоне, где собирается сделать доклад о Шекспире — черт побери! — перед такой блестящей публикой. Не спит ли она? Не сошла ли с ума?! Она опять краешком глаза взглянула на профиль Ричарда Коттерелла. Нет, кажется, все же она в своем уме, заключила Кейт и уже спокойнее продолжала любоваться пейзажем.

Они проехали современную автозаправочную станцию, сверкающий витринами современный торговый центр, очень современный жилой район. О, Англия, Англия, моя Англия, зачем тебе это, остановись! Но это желание уж слишком эгоистично. Люди имеют право на приличное коммунальное обслуживание, на возможность легко делать покупки и на прочие удобства. Когда-то она жила в тесном, грязноватом, темном, но живописном маленьком домике с туалетом во дворе — и покинула его; как же она может требовать, чтобы кто-то еще сейчас жил в таких условиях? Но вот автобус сделал поворот, еще поворот, она увидела старинный трактир с тростниковой крышей и горшками яркой герани в окнах — и обрадованно вздохнула.

Как это было приятно, и как она была благодарна судьбе за каждый поворот, когда открывалась такая прелесть.

Немного погодя Ричард снова заговорил:

— Я думаю, мы можем пообедать вместе вечером?

— Как?

— Да так. Я думаю, что нам как можно скорее следует начать обмениваться всякой англо-американской чушью. Вы замужем?

— Нет, но…

— Я тоже в настоящий момент. Между прочим, обо всяких там «но» я не желаю слышать. Мы ведь должны что-то поесть вечером, поэтому я не вижу веской причины, которая могла бы помешать нам поесть за одним столиком.

— Да, но…

— Я уже сказал вам, что меня не интересует «но». Меня интересуете вы. Обед — да или нет?

— А что, если я скажу «нет»?

— Я громко заплачу. Я буду рыдать у ваших ног. Я буду рвать на себе одежду. Я вплету в волосы солому и стану есть червей — это все я ношу в своем кейсе на случай отказа. Я улягусь сейчас в проходе между креслами и буду бить ногами и кричать, как ребенок, до самого Стратфорда. — Он говорил, не поворачиваясь к ней, а глядя на спинку переднего сидения.

— Ну, ладно, — сдалась Кейт. — Можно и не устраивать такого представления, не так ли?

Прошло уже больше часа после обеденного перерыва, и Страйкер давно сидел за своим рабочим столом, когда вошел Тос с папкой.

— Слушай, ты помнишь того пьяного, которого подобрали в переулке на Френч-стрит несколько дней тому назад? — спросил Тос, усаживаясь напротив Страйкера.

— Угу, — пробормотал Страйкер, зарывшись в бумаги, которые он так ненавидел. Все полицейские не любят возиться с бумагами, однако Страйкер вообще не мог выносить этого, так как возня с ними вынуждала его сидеть неподвижно более трех минут. Это было противно его натуре.

— У нас ничего на него нет, поэтому мы послали его отпечатки пальцев в Вашингтон.

— Формальность.

— Конечно. И мы только что получили оттуда ответ. Зовут этого парня Габроиэл Лукас Хоторн. Оказалось, он имеет прямое отношение к нам.

Страйкер написал еще пару предложений, пока до него дошло то, что сказал Тоскарелли. Он поднял глаза и увидел, что приятель терпеливо ждет его реакции.

— Тот мертвый парень на Френч-стрит?

— Да.

— Он что — полицейский?

— Вроде того. Сказать точнее, он — агент ФБР. Вероятно, его послали следить за кем-то.

— Да уж конечно. Но за каким чертом агент ФБР оказался на Френч-стрит, да еще и одет был как бродяга?

— Ну насчет этого у меня есть кое-какие предположения, — сообщил Тос.

— Ну, разумеется, — проворчал Страйкер и, откинувшись в кресле, приготовился слушать. Кресло скрипнуло, и он вздохнул. На лице Тоса появилось то особое выражение, которое появлялось у него всегда, когда он улетал в область фантазий. Отсутствующее выражение углубленного в себя человека, классическое выражение лица увлеченного рассказчика.

— Силовое внутреннее побуждение, — проговорил он наконец. И посмотрел на Страйкера так, как будто уже все объяснил.

— Что ты говоришь?

— Да, — Тос наклонился к нему ближе. — У него было непреодолимое желание выглядеть босяком. Бывает такое непреодолимое желание быть грязным, плохо одетым, шататься по улицам, опуститься, хоть ненадолго. Но он не мог позволить себе этого в Вашингтоне, где кто-нибудь мог бы узнать его. Это поразило бы его сослуживцев и могло неблагоприятно отразиться на его карьере, поэтому он приехал сюда и здесь дал себе волю. Ему просто это нравилось. Ему очень этого хотелось, как ни странно. Никаких начищенных ботинок, никаких приличий, плевать на все. Он остался здесь. Затем он…

— Очень забавно, — прервал его Страйкер.

— Тебе не понравилось мое предположение? — Тос был обижен и хотел, чтобы Страйкер заметил это. Он даже слегка ударил себя в грудь кулаком.

— Я думаю, что существует другое объяснение, — Страйкер скривил губы.

— Конечно, можно найти и другое объяснение — но будет ли оно таким оригинальным? — спросил Тос. — Будет ли оно отличаться такой глубиной?

— Возможно, и нет.

— Всегда ты так. — Тос помолчал немного, затем поднял палец и загадочно произнес: — А как насчет гномов?

— Гномов?

— Скажем, его притащили сюда гномы и…

— Я ценю твои попытки развеселить меня, но может быть, будем сегодня серьезны?

— Да, забавного мало, между прочим, — откинувшись, проговорил Тос. — Ведь это еще один убитый полицейский, так?

— Как это могло случиться? Ведь даже мы не знали, что он полицейский, — откуда мог это узнать убийца?

— Никакой зацепки, да?

— Определенно, никакой.

Тос нахмурился:

— Ради Бога, не говори таких слов, как «ясно» и «определенно» — они действуют мне на нервы.

Сначала они приняли ее за адвоката.

Или свидетель?

А может, потерпевшая?