Его влияние на писателей было многообразно и благотворно. И если литературные реакционеры и мракобесы, защитники «чистого искусства» ненавидели и боялись критика, то велика была любовь и уважение к нему со стороны тех, кто понимал его значение, кто прислушивался к его слову. Так, после появления в «Современнике» статьи «Благонамеренность и деятельность» А. Плещеев, которому была посвящена эта статья, писал Добролюбову: «Из всех журнальных отзывов я только вашим и дорожу. Как бы ни был строг ваш суд, я всегда готов за него вам сказать спасибо».
Осуждая и высмеивая одних, поддерживая и ободряя других, Добролюбов помогал отечественной литературе развиваться по пути народности и реализма.
XX. ПОЕЗДКА ЗА ГРАНИЦУ
«Крутой поворот» к николаевским временам после недолгих либеральных заигрываний правительства с обществом был следствием обострения социальных противоречий, выражением панического страха, охватившего «верхи». Началась полоса новых репрессий, вызванных стремлением укрепить власть, подавить растущий протест. Положение передовой журналистики становилось все более трудным. Деятели «Современника» могли теперь ждать прямых преследований. Весной 1860 года И. И. Панаев встретился в театре с генералом Тимашевым, начальником штаба корпуса жандармов, который подозвал его к себе и дал «по старому знакомству» добрый совет: как можно скорее очистить журнал от «темных личностей», то есть от таких сотрудников, как Добролюбов и Чернышевский, и от «всей их шайки…»
В это тревожное время возникла мысль отправить Добролюбова за границу для речения. Друзья критика понимали, что это самый надежный способ уберечь его от начинавшихся преследований. «Откладывать поездки я не советую…» — писал Некрасов. К тому же здоровье Добролюбова в начале 1860 года в самом деле резко ухудшилось, у него появились явные признаки туберкулеза, начался сильный хронический бронхит. Бессонные ночи, непосильный труд да ли себя знать. «Всякого рода хлопоты и работы до того меня уходили, что я был сам не свой целую осень и зиму. Грудь болела, кашель душил меня полгода так, Что только стон стоял в комнате», — писал сам Добролюбов родным в одном из писем. Доктора тоже настаивали на поездке за границу, Николай Александрович долго колебался — его тревожили материальные соображения: такая поездка должна была стоить недешево. Трудно было ему и оторваться от журнала, от литературной работы. Как-то он сказал Панаевой:
— Если бы мне предложили дожить до глубокой старости, но с условием бросить журнал, я, не колеблясь, предпочел бы лучше прожить только до тридцати лет, но не бросать журнальную деятельность.
В конце концов друзья с великим трудом, «почти насильно», по выражению Чернышевского, заставили его отправиться в путешествие. Им казалось, что перемена обстановки, климата, новые впечатления, южноевропейские курорты и морские купанья рассеют больного, помогут ему отдохнуть и набраться сил. Некрасов уладил денежные дела. В середине мая 1860 года Добролюбов с тяжелым чувством выехал из Петербурга. Позднее он писал Василию Ивановичу: «В Нижний-Новгород написали бы самое короткое, — что я умираю и за границу за саваном поехал…»
Добролюбов приехал в Берлин, потом отправился в Дрезден, где советовался с врачами. По-видимому, здесь он узнал о только что происходивших «беспорядках» в Праге: о середине мая там начались студенческие волнения, носившие антиавстрийский характер. Мы можем судить об этих событиях по весьма беглой информации, проникавшей в русские газеты. «Санктпетербургские ведомости» 22 мая 1860 года сообщали о том, что 16–18 мая в Праге происходили демонстрации студентов, которые пели славянские песни и «провозглашали тосты за здоровье всех славян и присутствовавших моравцев». Полиция разгоняла толпу, производила аресты. Спустя пять дней (27 мая) та же газета писала, что в Праге продолжается «волнение в умах».
Находясь в Германии, Добролюбов, несомненно, знал гораздо больше об этих событиях, чем русские читатели. И характерно, что, забыв о своем здоровье, о плохом самочувствии, он счел необходимым немедленно отправиться из Дрездена в Прагу, откуда подуло «свежим ветром». Он приехал в чешскую столицу 28 мая и пробыл в ней до 1 или 2 июня.
Биографы Добролюбова только недавно обратили внимание на этот существенный эпизод из жизни революционера; подробности его остаются невыясненными. Известно только, что Добролюбов и позднее интересовался событиями в Праге, просил пересылать ему в Швейцарию пражские газеты. В письме от 4/16 июля 1860 года он упоминает о своих «пражских знакомых». Примечательны следующие строки из письма Н. Н. Обручева, путешествовавшего по Европе, который писал 14/26 июня 1860 года Добролюбову: «…в Праге, например, не тот ветер: там свежее и сам свежеешь».
Возвратившись в Германию, Добролюбов отправился в Лейпциг, где прожил несколько дней. Отсюда он писал Шемановскому: «До сих пор я как будто все в родной Руси. Можешь себе представить, что вчера первый день еще выдался мне такой, что я русского языка не слышал. А то куда ни оглянись — везде русские… В театре я раз сидел буквально окруженный русскими…»
Врачи посоветовали ему отправиться в Швейцарию — лечиться сывороткой и альпийским воздухом. Он поселился в живописной деревеньке Интерлакен, откуда совершал прогулки в горы, к белоснежной Юнгфрау, к стремительному Штаубаху, водопаду, который несется с надоблачной высоты по черным гранитным скалам. Здесь, в Интерлакене, его навестил Измаил Иванович Срезневский, путешествовавший с женой и дочерью.
Осенью Добролюбов переехал во Францию. Он жил в Париже в Латинском квартале вместе с Н. Обручевым, ездил в Руан, Ниццу, побывал на морских купаньях в Дьеппе. О том, как жилось ему во французской столице, Добролюбов сам рассказал в письме к одной из своих петербургских знакомых от 16/28 ноября 1860 года: «…В Париже пришлось мне найти милый провинциальный уголок, со всеми удобствами парижской жизни, но без ее шума и тщеславия. Мы живем с Обручевым в одном из скромнейших меблированных домов Латинского квартала на полном пансионе, и потому беспрестанно сходимся с семейством хозяина, состоящим из жены его, сына-студента и дочери 16 лет. У них множество родни и знакомых — всё люди весьма скромного состояния — комми, модистки, армейские офицеры, гувернантки, студенты и т. п. И какое бесцеремонное, доброе веселье разливается на всех; когда иной вечер все это общество соберется и примется петь, плясать, фокусничать, ни на кого не смотря, ничем не стесняясь, кто во что горазд!..»
К зиме (в ноябре) Добролюбов отправился в Италию, где пробыл до самого возвращения домой, то есть до июня следующего, 1861 года. За это время он успел посетить Геную, Флоренцию, Венецию, Милан, Турин, Рим, Неаполь, Палермо, Мессину.
Сохранилось очень мало сведений об этих месяцах жизни Добролюбова. Несомненно одно: несмотря на обилие и разнообразие впечатлений все его мысли были обращены к родине, связаны с друзьями и журналом. Он решительно не мог переносить бездействие и неутомимо продолжал работать для «Современника». Достаточно напомнить, что вдали от родины им написаны такие выдающиеся работы, как «Черты для характеристики русского простонародья» и «Луч света в темном царстве», не говоря уже о больших статьях на итальянские темы, Литературные планы Добролюбова были обширны; в одном, из писем к Некрасову он, например, предлагал написать для «Современника» целую серию статей на зарубежные темы, в частности статью о Венгрии в 1848 году, письмо из Рима и т. д. (осуществить эти замыслы ему не удалось). Он читал множество немецких и других книг, следил за прессой разных стран, живо интересовался общественной жизнью и литературой, в частности венгерской. В письме из Ниццы в Берлин от 18/30 января 1861 года, адресованном П. Н. Казанскому, регулярно снабжавшему его книгами и газетами, Добролюбов писал: «Нет ли последнего отчета о финансах Австрии, напечатанного? Нет ли еще какой-нибудь порядочной истории венгерской литературы, новой?»