Но почему же писатель вывел перед нами в качестве героя не русского, а болгарина? Потому, отвечал критик, что ему нужен был такой герой, который мог бы указать Елене великую и святую цель. У болгарина-патриота она могла быть — его родина порабощена турками. Что же может быть более святого и великого, чем идея освобождения родины? А у русских людей, иронизировал Добролюбов, слава богу, родина никем не порабощена, Россия — страна вполне благоустроенная, «в ней царствует правосудие, процветает благодетельная гласность». Даже царский цензор смутно почуял в этих словах насмешку и попытался умерить непрошеный восторг, вычеркнув из статьи несколько пышных эпитетов.

Итак, русская жизнь, по мнению Добролюбова, еще не стала той почвой, на которой вырастают героические личности, подобные Инсарову, человеку, одушевленному великой идеей, способному бороться за ее осуществление. Литературные герои до сих пор если и подымались до высоких идеалов, то, на этом их силы истощались, для практических действий у них, уже не хватало энергии. Между тем общество нуждается в русских Инсаровых, в героях-деятелях, бесстрашных борцах. С кем они будут, бороться? — спрашивает Добролюбов; ведь русский народ, не порабощен внешними врагами. И отвечает: «Но разве мало у нас врагов внутренних? Разве не нужна борьба с ними, и разве не требуется геройства для этой борьбы?.. С этим внутренним врагом ничего не сделать обыкновенным оружием; от него можно избавиться, только переменивши сырую и туманную атмосферу нашей жизни, в которой он зародился, и вырос, и усилился, и обвеявши себя таким воздухом, которым он дышать не может».

Современники Добролюбова понимали, что в этих строках идет речь о необходимости революционного переворота. Но критик, не останавливаясь на этом, поднимал вопрос: возможен ли такой переворот и когда? Скоро ли наступит долгожданный «настоящий день»? Да, переворот возможен, отвечал Добролюбов. Мертвящие условия русской жизни долго подавляли развитие личностей, подобных Инсарову, но теперь эти условия переменились настолько, что они же помогут появлению героя. Заканчивая статью, Добролюбов восклицал: «И не долго нам ждать его: за это ручается то лихорадочное мучительное нетерпение, с которым мы ожидаем его появления в нашей жизни. Он необходим для нас, без него вся наша жизнь идет как-то не в зачет, и каждый день ничего не значит сам по себе, а служит только кануном другого дня. Придет же он, наконец, этот день! И, во всяком случае, канун недалек от следующего за ним дня: всего-то какая-нибудь ночь разделяет их!..»

Статья Добролюбова о романе «Накануне» прозвучала как мощный удар набата. Молодая Россия зачитывалась этой статьей. «В ней есть сила приподымающая», — писал Славутинский автору о статье «Когда же придет настоящий день?». Революционеры следующих десятилетий называли ее «революционным завещанием» великого критика. Позднее В. И. Ленин заимствовал из этой статьи выражение «внутренние турки» для характеристики врагов трудового народа, угнетателей, сидевших на его шее.

Выступление Добролюбова знаменовало собой окончательный разрыв «Современника» с группой писателей-либералов и прежде всего с Тургеневым, который сделал все, что мог, для того, чтобы статья не увидела света, хотя она и не заключала в себе ничего обидного для писателя. Тургенев был решительно не согласен с революционным истолкованием его романа и считал, что тот оборот, который придал делу Добролюбов, ничего, кроме неприятностей, принести ему не может. Он упрашивал Некрасова не печатать статью: «Я не буду знать, куда бежать, если она напечатается!» — восклицал писатель. Некрасов попытался было примирить его с Добролюбовым. Он дважды заезжал к Тургеневу, не заставал его дома и, наконец, оставил ему записку. В ответ Тургенев предъявил Некрасову ультиматум:

— Выбирай: я или Добролюбов.

В свою очередь, Добролюбов, узнав о некоторых колебаниях Некрасова, заявил, что немедленно покинет «Современник», если статья не будет опубликована. Таким образом, Некрасову предстояло выбирать, и он уже без колебаний выбрал Добролюбова.

Перепуганный цензор Бекетов также хлопотал, чтобы статья не увидела света. Убеждая Добролюбова отказаться от статьи, он писал ему: «Критика такая, каких давно никто не читал, и напоминает Белинского. И пропустить ее в том виде, как она составлена, решительно нет никакой, никому возможности».

После многих цензурных мытарств, после трехкратной переработки статья «Когда же придет настоящий день?» появилась на страницах «Современника».

Мы знаем, что Тургенев неприязненно относился к Добролюбову. Конечно, он не мог не видеть его выдающегося дарования и, вероятно, смутно чувствовал его правоту; но заставить себя примириться с «выскочками», «семинаристами» он был не в состоянии. По точному ленинскому определению, ему «претил мужицкий демократизм Добролюбова и Чернышевского». Характерно, что ему становилось не по себе, когда на него устремлялся холодный и саркастический взгляд Добролюбова, он жаловался, что от такого взгляда стынет суп и на окнах появляются морозные узоры.

Тургенев не мог в это время оценить всей глубины статьи о «Накануне»; он не хотел видеть того, что Добролюбов был самого высокого мнения о его реалистическом мастерстве, что он был удовлетворен общественной актуальностью его романа. По словам Чернышевского, Тургеневу казалось, будто Добролюбов «третирует его как писателя без таланта, какой был бы надобен для разработки темы романа, и без ясного понимания вещей». И тем не менее Тургенев, безусловно, понимал, что Добролюбов как критик представляет собой незаурядное явление. Через месяц после его смерти Тургенев писал П. В. Анненкову (11 декабря 1861 г.): «Огорчила меня смерть Добролюбова, хотя он собирался меня съесть живым. Последняя его статья, как нарочно, очень умна, спокойна и дельна»[22]. А еще позже, когда полемический пыл остыл и острота политических расхождений несколько забылась, Тургенев в своих «Литературных и житейских воспоминаниях» писал: «Добролюбова… я… высоко ценил как человека и как талантливого писателя».

К этому надо добавить, что Тургенев в своем творчестве не избежал известного влияния добролюбовской проповеди, хотел он этого или не хотел. В следующем его романе, «Отцы и дети» (1862), содержавшем яркую картину общественной борьбы 60-х годов, несомненно, сказалось благотворное влияние Добролюбова и Чернышевского. Ведь именно они, критикуя излюбленный тургеневский тип «лишнего человека», призывали писателя обратиться к новому герою русской жизни — разночинцу-демократу. И, конечно, не случайно в «Отцах и детях», романе, создававшемся в обстановке нарастающего общественного подъема, нашли свое отражение многие мысли Добролюбова о характере этого нового героя, о неизбежности появления «русского Инсарова».

Тургеневу как художнику, несомненно, принесло много пользы общение с новыми деятелями русской литературы и причастность к той атмосфере гражданских чувств и стремлений, которая господствовала в редакции «Современника». Он сам, может быть, и не сознавал того, что было ясно лучшим из его друзей. Сохранилось любопытнее письмо Салтыкова-Щедрина (написанное много позднее), где о Тургеневе говорилось так: «Нет около него никого — оттого он и уснул. Нет никого, кто бы вызывал его на опоры и будил его мысль. В этом отношении разрыв с «Современником» и убил его. Последнее, что он написал, «Отцы и дети», были плодом общения его с «Современником». Там были озорники неприятные, но которые заставляли мыслить, негодовать, возвращаться и перерабатывать себя самого». Первым из этих «озорников» был, конечно, автор статьи о «Накануне».

Добролюбов, стоявший во главе освободительного движения своего времени, постоянно размышлял о перспективах будущей революции. Он настойчиво стремился подсказать своему читателю, где же, в каком направлении следует искать выход из «темного царства». Как критик, стоявший во главе передовой русской литературы, он заботился о сближении литературы с жизнью, о воспитании новых кадров демократических писателей.