О Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен и т. д.
А последним, кто сказал, что это смешно, был Зощенко.
17
Очень даже понятно: обо всем договорился (да и за всё, думаю, заплатил) адмирал Рикорд. Был у Н. А. П. такой фанат и почти что друг. Двадцатью годами старше. Когда-то, командуя эскадрой, прославился блокадой Дарданелл, а теперь начальствовал флотскими дивизиями в Кронштадте.
Любил литературу.
О Полевом говорил (и, кажется, кому-то написал): нашей братьи — генералов, адмиралов — государь может наделать хоть дюжину одним росчерком пера; а такие люди, как Николай Алексеевич, рождаются раз в сто лет!
И установил на могиле Полевого колонну из того самого порфира, которым отделано надгробие Наполеона Бонапарта.
18
М. С. пишет:
«Про “Гамлета” тут допущена одна ошибка. Но прежде всего — кажется странным, что сказано, как в 3-х русских переводах, но не сказано, что стоит в оригинале (англ. silence — и “тишина”, и “молчание”, да еще и “забвение” в придачу). А ошибка в том, что Полевой ничего не “присочинял”, как Вы пишете, он просто перетасовал монолог: взял то, что Гамлет говорит чуть раньше, и поставил в конец. “Шекспир” ведь это что, — это драма, часто сшитая наспех, так что иногда концы не сходятся с концами, плюс интермедии с сальными остротами (возможно, внесённые какой-то другой рукой), плюс накинутый на драму, и не всегда даже по делу, фантастический стих, — словом, “пьяный дикарь”. Здесь как раз одно из таких мест. Гамлет говорит: дыши в этом мире, хоть и поневоле (перевод по смыслу; идиоматически же: “дыши с трудом” — breathe with pain; а если буквально — “pain” это боль), чтобы узнали обо мне правду. Собственно, вывернутый наизнанку 66-й сонет. Полевой не собирался становиться мучеником английского полисемантизма, его интересовала драма. Последнюю фразу — “Silence is the rest” — он, тут Вы правы, просто выбросил, считая её, вполне возможно, обычной декламацией.
19
Хотя в своё-то время он был журналист № 1, историк — после Карамзина № 2, прозаик — по счёту тогдашнего Белинского, тоже чуть не № 2 (после Гоголя), а по рейтингу известности — после Булгарина, Марлинского, Загоскина — едва ли, значит, не № 4.
Но, конечно, в первом ряду шли только трое: Пушкин, Крылов, Жуковский.
В хрестоматии Галахова у Н. А. П. — чистое седьмое место.
20
Как если бы там, в созвездии Гончих Псов (кстати, давно расформированном) он уже читал похожую статью — «Интеллигенция и революция», автор — Александр Блок.
21
Неизвестный автограф этого меморандума нашёл и опубликовал Андрей Зорин.
22
Так и называется — «Живописец». Неплохая, в самом деле, повесть. Гоголь, несомненно, кое-что оттуда припоминал, сочиняя свой «Портрет». Кстати, вот странность: в этой вещи Полевой — непонятно, как ему удалось — почти точно предугадал судьбу Александра Иванова и сюжет его знаменитой последней картины.
23
См. примечание 2.
24
«Аббаддонну» Полевой так никогда и не окончил. Это был первый русский роман из жизни западной буржуазии. А также первый русский театральный роман (и страницы о театре до сих пор живы). Действие происходит в тогдашней Германии. Главная сюжетная коллизия и характер одной из героинь (тем и другим — коллизией и характером — воспользовался через 30 лет автор «Идиота») — воспроизводят (в зашифрованном виде, как у Брюсова в «Огненном ангеле») условия мучительной задачи, которую Полевой решал много лет: что будет с ней без него? как будет без неё он?
Вот два отрывка. Первый:
«— Элеонора! Ты моя Элеонора!..
— Нет! ты не мой, ты не можешь быть моим, ты презираешь меня, ты забываешься на минуту; ты ищешь обмана чувств, двумя словами я разрушу твоё очарование...
— Ну что же?
Она вскочила и в исступлении воскликнула:
— Поди ко мне, обними, прижми к своему сердцу развратную актрису, любовницу старика, поди, забудь с ней свою Генриэтту! — Она протянула к нему руки и засмеялась дико и безумно».
Второй отрывок:
«— Если любовью называть то тёплое, тихое, иногда возвышающее от земли, но всего более дающее счастия на земле чувство, которое знавал я прежде, — я не люблю более никого. Чувство к тебе, Элеонора, — прости меня — не такая любовь, и эта любовь для меня непостижима, неизъяснима. Предпиши мне какие хочешь жертвы — я исполню их, Элеонора; потребуй от меня жизни моей — я отдам её тебе!
— И будешь несчастлив со мною и с моею любовью?
Он помолчал несколько мгновений.
— Счастия нет на земле! — промолвил он тихо.
— Возвратись же к твоей прежней, тихой любви, но будь только счастлив, милый Вильгельм!
— Прошедшее невозвратимо, и я не хотел бы возвращать его, если бы и умел, если б был всемогущ возвратить его. Не знаю, не в этой ли вечной борьбе между недостижимым и стремящимся к достижению его заключена вся жизнь человека, который осмеливается отказаться от пошлой будничной жизни...»
Хорошего решения не было; попытка благополучного эпилога оказалась неудачной. (Белинский высмеял её — и опять был прав.)
25
Советская наука о Некрасове.
26
В 26-м Булгарин был завербован — и по высочайшему повелению переименован из французских капитанов в коллежские асессоры (т. е. сделался наконец заправским русским дворянином). Первое время он работал под прикрытием: Бенкендорф предложил министру просвещения оформить его чиновником по особым поручениям; когда Блудова назначили зам. министра, он, очевидно, заглянул в выплатную ведомость и осведомился у министра насчёт булгаринских функций и рабочего графика; Булгарин засветился; и был окончательно спалён текстами Пушкина о Видоке. После 30 года в нём уже никто из литераторов не сомневался; но Полевой, по близорукому своему (Белинский прав) прекраснодушию, склонен был считать, что и сексоту ничто человеческое не чуждо.
27
«Блаженство безумия» — культовое лит. произведение 1830-х годов. Опять же, первое в России про настоящую любовь. Осмеянную в пародийных стихах Владимира Ленского. Не по Бедной же Лизе прикажете влюбляться, не по Барышне же крестьянке — подрастающим детям его бывшей невесты, а также их двоюродным — юным княжнам и князьям Н. (будем исходить из предположения, что Онегин не застрелил их наиболее вероятного отца). «Капитанская дочка» — вообще из жизни прабабушек и прадедушек. А инструкции современного (критического) реализма по технике секса («...И разгораешься потом всё боле, боле — И делишь наконец мой пламень поневоле») совершенно не разъясняли: о чем говорить (и, главное, что про себя думать) — до. Да и после.
А это такая повесть, что сам Гофман не написал ничего более гофманического. Подражали-то Гофману все: Гоголь — в «Невском проспекте», в «Носе», в «Старосветских помещиках», Пушкин — в «Пиковой даме», — понемножку скармливая здешней Действительности гротеск и мистику, — но Николай Полевой попытался навязать ей идеал. Схема простая, неотразимо логичная: настоящая любовь — это встреча родственных, предназначенных друг дружке душ, составлявших когда-то и где-то (на небесной родине, в вечности) — одну, ведь так? Все согласны?