Когда она прикоснулась к Сердцу Хроноса, в него хлынули краски, запахи, осязательные ощущения и импульсы, которые его нервная система не умела назвать. Вийя отстранила от себя что-то, чего он не успел уловить, и синестезическая мешанина слилась в сплошное крутящееся пятно. Ивард, протянув свои как-бы-руки, коснулся его, и оттуда ударили лучи кристального света; одни пронзали его сладкой дрожью, другие трепетной болью, а он открывался всему этому, развоплощаясь и перевоплощаясь в чуждой реальности келли и эйя.

Собирая Единство вокруг себя, Ивард плел смысловую паутину из потока впечатлений, источаемого их умами, синхронизируя его с требованиями их тел. Копнув поглубже, он захватил и своих товарищей по команде, чтобы вплести их в свой узор. Вместе с ними, держась за спокойную мудрость Седри, всплыл еще кто-то. Тат. Ивард с улыбкой вплел в паутину и ее.

Он потянулся к последнему звену, но был отвергнут, и сожаление кольнуло его — паутина осталась незавершенной. Но тут перед ним вспыхнул яркий стержень стихийного восприятия, не отягощенного концептуальным мышлением, с быстрыми как ртуть эмоциями, хищный без вины — он заполнил пробел своей нерассуждающей преданностью, которую отказчица никогда не могла предложить. Люцифер.

Ивард перемешал нити и переплел сеть заново.

Как только он передал центр паутины, чувствительный и безгранично отзывчивый, Вийе, вокруг них сгустилась тьма, а с ней нахлынула приливная волна неумолимо нарастающей боли. Ивард с криком потянулся к келли. Они устремились прочь, и от них остался только огонек, стойко горящий под темной, нависшей над ним волной. Люцифер яростно взвыл.

Ивард чуть не выпал из паутины — но крепкие руки лежали у него на плечах, и там, куда опиралась его голова, бился ровный пульс. Ободренный этим человеческим теплом, имя которого он забыл, но которое помнил чувством и прошлым опытом, Ивард дотянулся до огонька.

Вийе казалось, что она идет к Трону Хроноса целую вечность, и пробелы в сознании были хуже, чем когда-либо прежде. Подъем к Сердцу Хроноса стал очень крут, но она решила, что ей это только кажется. Она переждала накатившую на нее волну синестезических искажений. Яркое, как самоцвет, присутствие эйя поддерживало ее, но их возбуждение пронзало ее мозг, как раскаленная проволока чувствительную сердцевину зуба.

На вершине она снова остановилась, вцепившись обеими руками в спинку Трона. Его сходство со стулом стало теперь неоспоримым; если бы она села на него, лицом к бесконечности колодезной шахты, Сердце Хроноса оказалось бы чуть позади ее затылка.

Но она не станет этого делать.

Медленно, с напряжением она закрыла глаза, подняла руки и возложила их на Сердце.

Какой-то миг ничего не происходило. Она остро ощущала бесконечную гладкость его поверхности, лишенной температуры, не теплой и не холодной. Затем в глубинах, внезапно открывшихся ее внутреннему зрению, что-то шевельнулось — столь огромное, что она сама тут же сжалась до пределов яркой вибрирующей точки. Ее личность тонула в надвигающейся громадности сверхличностного.

Если оно коснется ее, она умрет.

Нет! Еще рано!

Эта мысль вырвалась из нее как залп, и огромность, к ее удивлению и бесконечному облегчению, отступила, оставив за собой дружелюбие, вопрос и глубокую, низкую вибрацию — как звуки органа в соборе на Дезриене, как рябь от камня на пруду, бутылочно-зеленом, бездонном и холодном.

Ее освобожденное сознание распространилось по всей станции — теперь ее собственный опыт подпитывался диапазоном огромности. Синестезия накатывала на нее волнами, но сияние Иварда разгорелось, и в руках у нее оказался хитроумный, но насквозь понятный узел из огненных нитей — пронизанные смыслом, они тянулись к каждому члену Единства и ее команды, кроме одного, и к каждой части окружающей ее огромной конструкции, кроме того пруда, куда она не осмеливалась заглянуть.

Вийя взяла узел, нашла нить, связывающую их с Анарисом, и привлекла к себе его силу, не допуская, однако, обратной связи. Теперь станция облекала Единство как тело — тело с множеством умов, но с одной только волей.

Вийя в последний раз оглянулась на пруд, опасный и манящий, содержащий ответы, которые она даже не думала искать. Но в этот самый миг из него поднялась тьма и стала быстро распространяться, поглощая вибрацию и бутылочно-зеленый покой. Вийя закричала, цепляясь за узел, который теперь пронизывал болью все ее существо. Она слышала трескотню эйя, видела голубое мерцание келли, и где-то вдали маячила глыбой сила Анариса, связанного с Единством общей болью, которую он принимал за свою.

Вийя отчаянно ринулась к своей команде, вливая их силу в Единство: сверкающую гордость и новообретенную любовь Локри; незыблемую как скала, мрачную решимость Монтроза; печаль, преданность и чистую, свободную от гнева энергию Жаима и даже бессловесную свирепую невинность Люцифера. Седри, удивив ее, откликнулась эхом бутылочно-зеленого покоя и собственной, непонятной Вийе, безмятежностью. Грянула музыка, не похожая ни на что, слышанное Вийей прежде: это к ним примкнул кто-то новый, заменив своим женственным приветным теплом ту, которая отвергла Единство.

Но тьма продолжала расти, отрицая жизнь и любовь. Вийя ощутила поддержку Иварда и бросила Единство в бой, одновременно черпая помощь в странном эхе из глубины Пожирателя Солнц — в Седри, которая через созданную человеком технику связывала Единство с урианской субстанцией. Теперь или никогда!

Тат работала быстро, настраивая пульт и налаживая связь с системой. Все ее капканы, к ее удовлетворению, остались необнаруженными. Время от времени она посматривала на Седри, поглощенную работой так же, как она. Вскоре та отозвалась легкой усмешкой, довольной и в то же время настороженной.

— Кажется, все готово, — сказала Седри, и в этот момент станция содрогнулась.

— У меня трудности со стазисными заслонками, — нахмурилась Тат.

— Это Артелионский вирус, — работая с клавишами, сказала Седри. — Придется работать вместе с ним — он внедрился в систему слишком глубоко и не отдаст их.

Тат взяла ампулу с мозгососом.

— Артелионский вирус? Тебе известно, откуда он? Ты не выяснила, случайно, что он собой представляет?

Седри качнула головой и тоже с явной неохотой взяла ампулу. Беспокойство на ее некрасивом, морщинистом лице передалось и Тат.

— Он пугает меня почти так же, как Норио. — И Седри, видя реакцию Тат, поспешно добавила: — Хотя он не злой. Если... если компьютерной конструкции можно приписать какие-то разумные черты, он желает нам добра.

У Тат все сжалось внутри, как при каждом примере нарушения Запрета.

— Но у него своя программа, — сказала Седри, — и мы можем только надеяться, что она не расходится с нашей.

Станция дернулась у них под ногами. Тат сунула ампулу в нос, вдохнула едкий запах химикалий и упала в информационное пространство.

На ориентировку у нее ушло больше времени, чем обычно. Повсюду высились огромные обелиски информации, отражая эхо компьютерных блоков вокруг ее тела, которого она больше не ощущала. Мимо пронеслась мерцающая конструкция из самоцветных лучей: Седри. Тат последовала за ней по извилистой тропе, все время меняющейся и спереди, и сзади.

Внезапно она оказалась на огромном открытом пространстве с информационными мегалитами по бокам — оно походило на святилище какого-то могущественного культа. Впереди вспыхнул до боли яркий свет. Защитив темной сеткой свое виртуальное зрение, Тат увидела огненную птицу, исполненную мощи, — она сидела в гнезде из живых извивающихся прутьев. Запах дорогих специй пощекотал ноздри Тат. Она редко ощущала в информпространстве какие-то запахи — эта конструкция была поистине очень сильна.

Глаза птицы пригвождали Тат к мегалиту. Блистающая Седри внедрилась между ними и распустила темный плащ — за ним угадывался обмен информацией, не предназначенной для ведома Тат. Плащ исчез, и птица взлетела, накрыв их тенью своих огромных крыльев. В этой тени открылась тропа.