Снова это чувство, будто хватаешь ртом воздух, будто тебя ударили ниже пояса.
Калев все еще пялился на стол. Белая клеенка казалась ему серой, и на этой клеенке лежало еще что-то, чего он не заметил раньше, — конверт.
Он вскрывает его и читает:
«Уважаемый товарищ Пилль!
Для смотра наглядной агитации Вы должны обеспечить еще один лозунг и два стенда. Текст лозунга: «Результаты нашей просветительной работы должны оцениваться в тоннах и гектарах!» Для изготовления лозунга не следует использовать наклеенные буквы или обычный шрифт. Надеемся на Вашу находчивость. Лозунг нужен в среду утром. Один из двух стендов должен быть оформлен гуашью…»
Калев отшвыривает письмо, ухватив краем глаза столь знакомую подпись председательницы исполкома.
«Не буду! Не желаю! И не подумаю! Делайте сами!» — ревет Калев Пилль про себя и в то же время знает, что да, сделает.
И снова что-то обрывается в нем.
Он бросается в другую комнату. Ильме все еще икает на кровати. И поделом! Поделом ей… бедняжке.
Разумеется, не краски так заботят Калева Пилля, когда он орет:
— Откуда, черт подери, я возьму им к среде эту гуашь? А? Скажите на милость?!
Ильме поворачивает заплаканное лицо к своему мужу Калеву Пиллю и, потрясенная неожиданным вопросом, изумленно и послушно отвечает:
— В сельпо возьмешь. Вчера привезли.
Калев Пилль валится на стул и вытирает лоб. Солнце добралось и сюда, оно на стуле, на столе, на кровати, на них двоих.