– Чем вы можете объяснить свои контакты с Осборном? Прокурор после встреч со следователями всегда вел записи. В его записях ничего нет о ваших так называемых подозрениях в отношении американца. Если бы вы упомянули о них, он бы немедленно связался с органами безопасности.

– У вас есть мой отчет.

– Нас не интересует ваш отчет. Он только служит свидетельством вашей вины. Ни один следователь не установил бы факты похищения соболей в Сибири или вывоза их из страны на основании тех неубедительных улик, которыми вы располагали.

– Я установил.

Это был единственный раз, когда он изменил форму ответа. Его обвиняли в сговоре с Осборном с целью получения денег; его развод приводился в подтверждение психического срыва; было известно, что он приставал к Осборну с просьбой подарить дорогостоящую шапку; Асанова рассказывала о его приставаниях к ней как к женщине; он поощрял замыслы Осборна, рассчитывая, если повезет, на сенсационный арест в разгар кампании против подобных ему карьеристов; свидетельством его необузданного характера служит нападение на секретаря райкома, друга его бывшей жены; его связь с иностранным агентом Джеймсом Кервиллом стала явной благодаря его сотрудничеству с братом агента Уильямом Кервиллом; он забил насмерть сотрудника КГБ на даче прокурора; Асанова показала, что он вступил в половую связь с ныне погибшей участницей банды Валерией Давидовой; он был моральным уродом благодаря славе своего отца – одним словом, о нем известно все. На все попытки вывести его из себя, запутать и запугать Аркадий предлагал Приблуде прочесть его отчет.

Не говорил один Приблуда. Его хватало лишь на угрожающее молчание да убогие мысли под прилизанными волосами. Аркадию он запомнился укутанным в пальто на снегу в то первое утро в Парке Горького. Он не представлял, какое большое место он все это время занимал в мыслях Приблуды. Сосредоточенный взгляд Приблуды был поразительно красноречив. Всей правды не знали; вообще ничего не знали.

Охрану убрали, в комнату принесли телефон. Поскольку телефон ни разу не звонил и никто им не пользовался, Аркадий предположил, что это подслушивающее устройство. Когда ему впервые разрешили нормально питаться, он слышал, как тележка с едой долго ехала от лифта до его двери. Все остальные комнаты на этаже пустовали.

Еще два дня пятеро дважды в день являлись для допросов. Аркадий неизменно отвечал одной и той же фразой. В какой-то момент его удивительным образом осенило.

– Ямской был одним из вас, – прервал он. – Он служил в КГБ. Вы сделали своего человека прокурором Москвы, а он фактически оказался изменником. И вы вынуждены пустить мне пулю в голову только потому, что он выставил вас в таком дурацком свете.

Четверо из пяти переглянулись между собой, только Приблуда внимательно слушал Аркадия.

– Как говорил Ямской, – горько усмехнулся Аркадий, – все мы дышим воздухом и писаем водой.

– Заткнись!

Пятеро вышли в коридор. Аркадий, лежа в постели, размышлял о лекциях прокурора о справедливом распре-делении полномочий органов правосудия, выглядящих тем более забавными в свете происходящего. Пятеро не вернулись. Спустя некоторое время впервые за неделю появились охранники и отставили пять стульев к стене.

Как только ему разрешили ходить, опираясь на палку, он подошел к окну. Он обнаружил, что находится на шестом этаже, рядом проходит шоссе и совсем недалеко видна кондитерская фабрика. Он догадался, что это кондитерская фабрика «Большевик», расположенная на Ленинградском шоссе, хотя не мог припомнить ни одной больницы в этом районе. Он попробовал открыть окно, но оно оказалось запертым.

Вошла сестра.

– Мы не хотим, чтобы вы причинили себе вред, – сказала она.

Он не хотел ничего с собой делать, хотел лишь понюхать запах шоколада с фабрики. Он чуть не заплакал – так хотелось понюхать шоколад.

Он то ощущал прилив сил, то в следующий момент готов был расплакаться. Причиной этого отчасти было напряжение, вызываемое допросами. Те, кто допрашивал, обычно работали бригадами, сосредоточивая всю свою волю на одном человеке, запутывая его побочными вопросами и ложными обвинениями, чем нелепее, тем лучше, пугая его то одним, то другим, пока он не оказывался в их власти. Такой человек, которого поставили на колени, уже считался честным человеком. Как правило, в этом не видели ничего плохого, так что он ожидал, что и с ним так будут обходиться. Это было обычным делом.

Определенное неудобство причиняла изоляция. К нему не пускали посетителей, не разрешали разговаривать с охраной или сестрами, не давали читать книг и слушать радио. Он разбирал фабричные знаки на посуде и утвари или наблюдал из окна за движением по шоссе. Единственная работа ума сводилась к размышлениям вокруг множества противоречивых вопросов и догадок про Ирину. Она жива. Она ничего не сказала, и она знала, что он тоже ничего не сказал. В противном случае допрос был бы точнее и опаснее. Почему он скрыл, что она знала о контрабанде? Когда он привел ее к себе домой? Что было потом?

После одного дня без допросов появился Никитин. Разглядывая своего коллегу и бывшего ученика проницательными глазами, старший следователь по связям с правительством огорченно вздыхал.

– Когда мы виделись в последний раз, ты целился в меня из пистолета, – сказал Никитин. – Это было почти месяц назад. Сейчас ты кажешься немного спокойнее.

– Я не знаю, как выгляжу. У меня нет зеркала.

– А как же ты бреешься?

– Мне приносят электробритву вместе с завтраком и уносят на подносе. – С кем бы он теперь ни говорил, даже с Никитиным, он не старался сдерживать себя. А ведь много лет назад, когда Никитин был старшим следователем по делам об убийствах, было время, когда между ними были близкие отношения.

– Знаешь, я спешу, – Никитин достал конверт. – Сам понимаешь, у нас там творится невероятное. Меня послали к тебе подписать вот это.

В конверте было три экземпляра заявления с просьбой об увольнении из прокуратуры по состоянию здоровья. Аркадий подписал, почти сожалея, что Никитину надо спешить.

– У меня создается впечатление, – прошептал Никитин, – что ты тут даешь им жару. Допрашивать следователя – дело нелегкое, так ведь?

– Думаю, что да.

– Слушай, ты же умница, не скромничай. Если бы ты в свое время лучше слушал, что говорил тебе дядя Илья! Я старался наставить тебя на правильный путь. Я сам виноват – с тобой надо было потверже. Если что нужно, помогу, только попроси.

Аркадий сел. Он был подавлен, на него навалилась страшная усталость, и он был благодарен Никитину за то, что тот задержался. Никитин уже сидел на кровати, хотя Аркадий не заметил, когда он успел сесть.

– Спрашивай, – предложил Никитин.

– Ирина…

– Что конкретно?

Аркадию стоило большого труда сосредоточиться. Не терпелось выложить все тайное и сокровенное сочувственно слушавшему Никитину. Сегодня у него была только сестра, которая перед приходом Никитина сделала ему укол.

– Только я могу тебе помочь, – сказал Никитин.

– Они не знают…

– Слушаю.

Аркадия подташнивало и кружилась голова. Маленькая пухлая, как у ребенка, ладошка Никитина лежала на его руке.

– Тебе сейчас нужен друг, – сказал Никитин.

– Сестра…

– Она тебе не друг. Она дала тебе что-то, чтобы ты заговорил.

– Знаю.

– Не говори им ничего, мальчик, – убеждал Никитин.

Аминат натрия, догадался Аркадий; вот что они ему вкололи. И довольно много.

Он знает, о чем я сейчас думаю, подумал про себя Аркадий.

– Это очень сильный наркотик. Ты не можешь отвечать за слова и поступки, если они не подвластны твоей воле, – заверил его Никитин.

– Не надо было приносить заявления, – Аркадию стоило усилия произнести эти слова отчетливо и громко. – Никому они не нужны.

– Тогда ты их даже как следует не посмотрел, – Никитин достал конверт и, открыв, передал Аркадию. – Видишь?