Вронский. Аркадий вспомнил имя следователя из московской областной прокуратуры, который не только брал под защиту книги Солженицына, но и осуждал слежку за политическими активистами. Разумеется, Вронский уже давно не следователь и одно упоминание его имени воспринималось в юридических кругах с отвращением. Правда, «вронскизм» означал нечто другое, менее определенное и ощутимое. Это веяние шло с другой стороны.

– Если что и следует подвергать критике, искоренять и ломать, – поучал академик, – так это, вообще говоря, стремление ставить приверженность букве закона выше интересов общества, а если конкретно, бытующую среди следователей склонность ставить собственное толкование закона выше широко понимаемых задач правосудия.

– Иными словами, вронскизм – это индивидуализм, – вставил первый секретарь.

– И эгоцентричный интеллектуализм, – добавил академик, – питательной средой которого являются карьеризм и самолюбование кажущимися успехами до такой степени, что они начинают угрожать коренным, неотъемлемым интересам более важных структур.

– Потому что, – сказал первый секретарь, – раскрытие каждого отдельного преступления, в сущности, даже сами законы – всего лишь бумажные флаги, развевающиеся над нерушимым бастионом нашего политического строя.

– И когда появляется поколение юристов и следователей, путающих фантазию с действительностью, – продолжал академик, – когда бумажные законы душат работу органов правосудия, время сорвать эти флаги.

– И если при этом свалятся несколько вронскистов, тем лучше, – сказал Аркадию первый секретарь. – Согласны?

Первый секретарь наклонился вперед, опершись костяшками пальцев о стол, а академик повернул к Аркадию свое круглое брюхо клоуна. Аркадий следил за напряженным косым взглядом Ямского. Прокурор, должно быть, еще когда окликнул Аркадия на улице, знал, куда заведет разговор в бане. Взгляд Ямского говорил: «Будь внимателен… осторожней».

– Вронский? – заметил Аркадий. – Он, кажется, еще и писатель?

– Верно, – ответил первый секретарь, – правильно подмечено.

– К тому же и жид, – добавил академик.

– В таком случае, – Аркадий положил лососины на ломтик хлеба, – можно сказать, что нельзя спускать глаз со всех следователей, если они к тому же евреи и писатели.

Первый секретарь вытаращил глаза. Он взглянул на академика и на Ямского, потом снова на Аркадия. Сначала неуверенно ухмыльнулся и вдруг расхохотался.

– Ну и дает! Неплохо для начала!

Разговор потерял остроту и перешел на еду, спорт и секс. Через несколько минут Ямской пригласил Аркадия пройтись вокруг бассейна. Появились новые чины. Одни моржами плескались в подогретой воде, другие белыми и розовыми тенями двигались за резными перегородками.

– Сегодня вы выглядите особенно проницательным и уверенным в себе, способным отпарировать любой удар. Хорошо, это мне нравится, – Ямской похлопал Аркадия по спине. – Во всяком случае, через месяц начинается кампания против вронскизма. Тебя предупредили заранее.

Аркадий думал, что Ямской ведет его к выходу. Однако прокурор привел его в нишу, где находился молодой человек, занятый тем, что намазывал маслом ломтики хлеба.

– Вы, кажется, знакомы друг с другом. Это Евгений Мендель, ваши отцы были закадычными друзьями. Евгений работает в Министерстве торговли, – представил Аркадию Ямской молодого человека.

Евгений попытался сидя изобразить поклон. У него было дряблое брюшко и реденькие усы. Он был моложе Аркадия, и тому смутно вспомнился вечно хныкавший толстый малый.

– Эксперт по международной торговле, – Евгений при этих словах покраснел, – представитель нового поколения.

– Отец… – начал было Евгений, но Ямской, внезапно извинившись, оставил их вдвоем.

– Да? – Аркадий из вежливости пробовал продолжить разговор.

– Минутку! – извинился Евгений. Он с головой ушел в прерванное занятие – намазывал хлеб маслом и добавлял солидные порции икры, так что каждый ломтик стал похож на цветок подсолнуха с черной сердцевиной и желтыми лепестками. Аркадий присел и налил себе шампанского.

– Я, в частности, курирую связи с американскими компаниями, – оторвался Евгений от своих творений.

– О! Должно быть, это новое для вас поле деятельности? – Аркадий ждал возвращения Ямского.

– Совсем нет. У нас же много старых друзей. Арманд Хаммер, например, сотрудничал еще с Лениным. В тридцатых годах «Кемико» строила нам заводы по производству аммиака. Форд в тридцатых делал нам грузовики. Мы думали, что они будут снова сотрудничать с нами, но они все испортили. «Чейз Манхэттен» поддерживает деловые отношения с Внешторгбанком еще с 1923 года.

Большинство названий были Аркадию неизвестны, правда, голос Евгения становился более знакомым, хотя он и не помнил, когда они виделись в последний раз.

– Хорошее шампанское, – он поставил стакан.

– «Советское игристое». Собираемся экспортировать, – с ребячьей гордостью взглянул на него Евгений. Дверь открылась. В нишу вошел мужчина средних лет, высокий, худощавый и до того смуглый, что сначала Аркадий принял его за араба. Отливающие серебром прямые волосы, черные глаза, крупный нос и почти женственный рот. Он был похож на красивого породистого жеребца. Через руку у него было переброшено полотенце, на пальце сверкал золотой перстень с печаткой. Теперь Аркадий разглядел, что смуглое тело вошедшего не темное от природы, а покрыто удивительно ровным загаром.

– Какое великолепие! – Мужчина наклонился над столом, вода стекала с него на разложенные бутерброды. – Как будто превосходно оформленные подарки. Даже есть жалко.

Он без любопытства поглядел на Аркадия. Даже брови его были ухоженными. Он говорил, как уже было известно Аркадию, на отличном русском языке, но пленка не могла передать всю полноту его уверенности в себе.

– Ваш коллега? – спросил он Евгения.

– Это Аркадий Ренко. Он… право, я не знаю, где он работает.

– Я следователь, – сказал Аркадий.

Евгений, безумолчно болтая, разлил по бокалам шампанское, пододвинул блюдо с бутербродами. Гость присел и улыбнулся – Аркадий никогда еще не видел таких ослепительных зубов.

– И что же вы расследуете?

– Убийства.

Волосы Осборна были скорее серебристые, нежели седые. Хотя он вытер их полотенцем, они прилипли к ушам, и Аркадию не удавалось разглядеть, есть ли метка на одном из них, Осборн взял со стола массивные золотые часы и надел на руку.

– Евгений, – попросил он. – Я жду звонка. Будьте любезны, побудьте у телефона.

Он достал из кожаного портсигара сигарету и мундштук и прикурил от отделанной лазуритом золотой зажигалки. За Евгением хлопнула дверца.

– Говорите по-французски?

– Нет, – соврал Аркадий.

– А по-английски?

– Нет, – снова соврал он.

Раньше Аркадий видел таких людей только на страницах западных журналов и всегда думал, что весь этот лоск – от качества дорогой бумаги. В настоящей, физически ощутимой ухоженности Осборна было что-то чужое, пугающее.

– Забавно, что за все мои многочисленные поездки к вам я впервые встречаюсь со следователем.

– Выходит, вы никогда не делали ничего недозволенного, господин… извините, на знаю, как вас звать.

– Осборн.

– Вы американец?

– Да. Повторите, пожалуйста, вашу фамилию.

– Ренко.

– Не слишком ли вы молоды для следователя?

– Думаю, что нет. Ваш друг Евгений говорил о шампанском. Не его ли вы импортируете?

– Нет, пушнину, – ответил Осборн.

Было бы нетрудно утверждать, что Осборн был скорее совокупностью роскошных предметов – кольцо, часы, профиль, зубы, – нежели личностью; это был бы правильный социалистический подход, и отчасти он соответствовал действительности, но в нем упускалась из виду одна неожиданная для Аркадия сторона – присущее этому человеку чувство собственного могущества вкупе с самообладанием. Сам он казался себе слишком неестественным и любопытным. Нет, нужно держаться иначе.

– Мне всегда хотелось иметь меховую шапку, – сказал Аркадий. – И познакомиться с американцами. Я слыхал, что они очень похожи на нас – открытые, с широкой душой. И побывать в Нью-Йорке, увидеть Эмпайр Стейт Билдинг и Гарлем. Завидую вам – вы можете поехать, куда хотите.