Миша пригласил Аркадия поужинать. Уходя, Аркадий просмотрел, что успели сделать его помощники. Пленки Фета с записями скандинавов были сложены аккуратной стопочкой, рядом тетради и два остро заточенных карандаша. На Пашином столе царил беспорядок. Аркадий взглянул на сделанные им записи телефонных разговоров Голодкина. Одна из вчерашних записей была любопытной. Во время разговора Голодкин говорил только по-английски, а тот, на другом конце, говорил только по-русски.

Г: Доброе утро. Это Федор. Помните, в вами прошлый приезд мы собирались вместе сходить в музей.

Икс: Да.

Г.: Как ваши дела? Я хочу показать вам музей сегодня. Как сегодня, подойдет?

Икс: Извините, очень занят. Может, в следующий раз.

Г.: Вы уверены?

Судя по записи, неизвестный прекрасно владел разговорным русским языком. Правда, господствовало убеждение, что никто, кроме русских, не может по-настоящему говорить по-русски, и, вероятно, поэтому фарцовщик решил изъясняться на английском. И все же Голодкин говорил с иностранцем.

Аркадий отыскал пленку, с которой была сделана запись, и поставил ее на магнитофон. На этот раз он услышал то, что уже прочитал.

– Доброе утро. Это Федор. Помните, в ваги прошлый приезд мы собирались вместе сходить в музей.

– Да.

– Как ваши дела? Я хочу показать вам музей сегодня. Как сегодня, подойдет?

– Извините, я очень занят. Может, в следующий раз.

– Вы уверены?

Щелк.

Аркадий сразу узнал голос другого человека, потому что он слушал его много часов. Это был Осборн. Американец был снова в Москве.

У Микоянов была большая квартира – из пяти комнат, в одной стояли два рояля, которые Миша вместе с квартирой унаследовал от родителей – оба выступали с симфоническим оркестром радио. На стенах – родительская коллекция революционных киноафиш и собранные Мишей и Наташей крестьянские резные деревянные поделки. Миша провел Аркадия в ванную, в одном из уголков которой красовалась идеально белой эмалью новая стиральная машина.

– «Сибирь». Высший класс. Сто пятьдесят пять рублей и десять месяцев в очереди.

Удлинитель доставал до розетки, а шланг был переброшен через край ванны. Как раз то, о чем и мечтала Зоя.

– Мы могли бы достать ЗИВ или «Ригу» через четыре месяца, но нам хотелось самую лучшую. – Миша взял лежавший на туалете экземпляр «Торгового бюллетеня». – Эта самого высокого качества.

– И самая что ни на есть отечественная. – Может, и у Шмидта есть такая, подумал Аркадий.

Миша неодобрительно взглянул на Аркадия и передал ему стакан. Они пили перцовку и уже не совсем твердо стояли на ногах. Миша достал из стирального бака комок мокрого нижнего белья и запихал его в центрифугу.

– Сейчас покажу!

Он повернул ручку центрифуги. Раздался рев, машина заходила ходуном. Рев нарастал, будто с пола ванной взлетел самолет. Из шланга в ванну начала извергаться вода. Миша мечтательно откинулся назад.

– Разве не сказка? – воскликнул он.

– Поэма, – заметил Аркадий. – Поэма Маяковского, но все равно поэма.

Машина остановилась. Миша потрогал вилку и рукоятку, но машина стояла.

– Что-то не так?

Миша обвел Аркадия и машину свирепым взглядом. Он забарабанил по бокам машины, и та снова затряслась.

– Теперь никакого сомнения – машина нашего производства. – Аркадий вспомнил старую пословицу «Если бить зайца…» и подумал, прихлебывая из стакана, нельзя ли переиначить ее на «Если бить машину…».

Миша стоял, гордо подбоченясь.

– Новое всегда пробьет себе дорогу, дай только время, – пояснил он.

– Само собой.

– Теперь крутится как надо.

Если точнее, трясется. Миша набил в центрифугу четыре пары кальсон. Такими темпами, подсчитал Аркадий, если перекладывать белье из стирального бака в центрифугу, а потом еще досушивать на веревке, накопившееся за неделю белье можно выстирать за… неделю. Машина работала с таким рвением, что, казалось, готова была оторваться от пола. Миша с опаской отступил назад. Шум заглушал все на свете. Тут еще с треском соскочил шланг, и водой залило всю стену.

– А, черт! – Миша проворно одной рукой затиснул полотенцем сливное отверстие, а другой повернул ручку. Ручка оторвалась. Миша яростно заколотил ногами по машине, которая увертывалась от его ударов, пока Аркадий не выдернул вилку.

– …твою мать! – Миша продолжал колотить по затихшей теперь машине. – …твою мать! Десять месяцев, – он повернулся к Аркадию. – Десять месяцев!

Он схватил «Торговый бюллетень» и хотел порвать его пополам.

– Ну и подонки! Они у меня попляшут! Интересно знать, сколько им платят!

– Что ты с ними сделаешь?

– Я им напишу! – Миша швырнул журнал в ванну. И тут же, встав на колени, стал выдирать страницу. – Государственный знак качества? Я им покажу знак качества! – Он скомкал страницу, бросил в унитаз, дернул цепочку и издал торжествующий вопль.

– Кому же теперь писать?

– Ш-ш-ш, – Миша приложил палец к губам. Снова взял стакан. – Ничего не говори Наташе. Она получила свою машину. Сделаем вид, что ничего не случилось.

Наташа подала на стол пирожки с мясом, колбасу, соленья и белый хлеб. Она почти не притронулась к вину, но сидела с довольным видом.

– За твой гроб, Аркаша. – Миша поднял стакан. – За гроб, выложенный расшитым шелком, с атласной подушечкой, с золотой табличкой, где будет выгравировано твое имя, все чины и звания, с серебряными ручками, за гроб из отборного столетнего кедра, который я посажу завтра утром.

Он пил, довольный собой.

– Или же, – добавил он, – я мог бы заказать его в Министерстве легкой промышленности. По времени это одно и то же.

– Извини за скудный ужин, – обратилась Наташа к Аркадию. – Если бы было кому ходить по магазинам… понимаешь?

– Она боится, что ты станешь расспрашивать ее о Зое. Разбирайтесь сами, – сказал Миша и, обернувшись к Наташе: – Видела Зою? Что она говорила об Аркаше?

– Если бы у нас был холодильник побольше, – продолжала свое Наташа, – или с морозильником…

– Все ясно – они говорили о холодильниках. – Миша обернулся к Аркадию. – Кстати, у тебя случайно нет знакомого кровопийцы – мастера по ремонту?

Наташа резала пирожок на мелкие кусочки.

– У меня есть знакомые врачи, – улыбнулась она.

Нож перестал двигаться – ее взгляд наконец остановился на ручке от стиральной машины рядом с Мишиной тарелкой.

– Небольшая проблема, любовь моя, – сказал Миша. – Машина почему-то не работает.

– Ничего. Показывать-то ее можно.

Она, видимо, была вполне удовлетворена.

6

Человек не родится преступником, а встает на путь преступлений из-за неудачного стечения обстоятельств или под влиянием дурного общества. Все преступления, большие и малые, уходят корнями в оставшиеся от капитализма корыстолюбие, эгоизм, праздность, паразитизм, пьянство, религиозные предрассудки или развращенность.

Убийца Цыпин, например, был сыном убийцы и спекулянтки золотом, и среди предков его были убийцы, воры и монахи. Цыпина воспитали уркой, профессиональным преступником. Как всякий урка, он был покрыт татуировками – тут были змеи, драконы, богатый набор женских имен – так щедро, что их завитки выглядывали из-под манжет и воротника. Как-то он показал Аркадию красного петуха, выколотого на члене. Цыпину повезло – он убил сообщника в те времена, когда смертная казнь полагалась только за государственные преступления. Ему дали десять лет. В лагере он сделал себе еще одну татуировку – надпись через весь лоб: «Партией уделанный». Опять повезло. Еще за неделю до того такая «наглядная» антисоветская пропаганда считалась государственным преступлением. Но в этот раз он отделался тем, что ему пересадили кусок кожи с задницы на лоб и добавили пять лет, а срок объявили условным по случаю столетия со дня рождения Ленина.