— Уж кто-кто, а Юлия поможет: у неё осталось всё моё добро! — бормотал я Анечке, когда она под руку вела меня домой.
С Юлией меня и Марию в тридцать седьмом году познакомила связистка и техничка моего сектора ИНО Анечка Мартынова.
Юлия — характерная фигура, и о ней стоит рассказать подробнее. Её муж был когда-то торгпредом, и в Буэнос-Айресе она познакомилась с переселенцем из царской России, скульптором, работавшим под псевдонимом Эрзя. Его специальностью были утончённые и изысканные обнажённые девичьи фигуры, вырезанные с удивительной виртуозностью из корней квебрахового дерева: это были сделанные ножом в натуральный рост статуи табачно-розового или золотого цвета, гибкие, как бы вьющиеся вместе с великолепной фактурой корней и создававшие неземное впечатление, вполне соответствующее названиям: «Грезы», «Сон», «Видение» и т. д. Узнав, что высокопоставленная дама собирается в Москву, престарелый Эрзя отобрал свои лучшие работы и попросил Юлию вручить их в дар Третьяковской галерее от тоскующего по родине бездомного скитальца; одновременно он вручил ей деньги на оплату доставки. Юлия приняла дар и деньги и отправилась в путь. По приезде развелась с мужем и поселила его у себя в чулане, а сама сошлась с Рамоном, бывшим офицером Генштаба одного большого западного государства, голубоглазым красавцем с пушистыми белокурыми усами. Рэмон был резидентом разведки на Балканском полуострове, влюбился в первую красавицу Белграда — любовницу самого богатого человека Югославии. С ней вместе он убил этого человека, но присвоить его капиталы не удалось: дело открылось, красавицу посадили, а Рэмон бежал и как уголовный преступник смог спастись только в СССР. Здесь он выдал всех своих подчинённых, засыпал всю свою разведывательную сеть, дал точные сведения о своих хозяевах и таким образом заработал себе жизнь. Он обитал на секретной даче, куда Мартынова возила ему деньги и продукты. Красавец Рэмон быстро прибрал к рукам дебелую рыжую Юлию и с секретной дачи сначала перебрался в квартиру на улице Воровского, а потом в виллу, которую он построил для Юлии на её деньги (Юлия как раз перед этим выполнила несколько выгодных заказов — фигуры рабочих для нефтяной линии Баку — Батуми, статую девушки — Москвы-реки — перед речным вокзалом в Химках и др.).
Вилла была двухэтажная, просторная, с барским камином в холле, круглым озером в саду и чёрным лебедем на круглом озере. Вот для этой-то виллы Юлия позднее и увезла мою мебель, книги и всё другое имущество.
— Как можно так быстро и хорошо построить виллу в Москве, не зная ни слова по-русски? — удивлялись мы.
— Просто. У нас надо идти, договариваться и много платить. У нас — капитализм. При социализме надо выйти на Ленинградское шоссе и всем шоферам кричать «Эй!» и щёлкать пальцами. Они привезут вам всё, что надо. И притом за полцены. Потому что это краденое. Вилла была уже выстроена, а шоферы ещё долго подъезжали и предлагали оконные рамы, двери, стекло, металлическую фурнитуру, лес, кирпич и прочее. Нет, у вас всё устроено лучше, рациональнее! Мне нравится социализм!
Рэмон вскоре после моего ареста был тоже арестован и погиб на Колыме от голодного поноса. А с Юлией стряслось второе несчастье: Эрзя после войны решил умереть в России и притащился сюда. Обливаясь патриотическими слезами, пошёл в Третьяковку, чтобы взглянуть на свой дар. И нашёл. Но обомлел от неожиданности: квебраховые красавицы вились ввысь по-прежнему, но у основания каждой был чётко назван автор: Юлия Кун.
Торгпредша обворовала тоскующего скитальца!
Прохвостку выгнали из МОССХа, и ко времени моего прихода она пробавлялась надгробными памятниками. Вилла захирела, сад зарос, лебедя во время войны хозяйка съела. Когда я позвонил у калитки, навстречу мне выползла жёлтая старушка в тюрбане из старых мужских кальсон.
— Дмитрий, mon cher, вы ли это?!
Она сценически раскрыла мне объятия (Анечка была на заводе, я притащился один).
— Пришёл за… Мебелью… продать… жить нечем… — залепетал я.
Она отшатнулась и вспыхнула.
— Я вас считала культурным человеком, Дмитрий, но теперь вижу иное!
Широко раскинутые руки спрятались за спину.
Но Анечка есть Анечка. Её такими номерами не успокоишь.
Позднее она вынудила отдать кое-что из того, что Юлия не успела припрятать после моего первого посещения. В сарае я нашёл альбомы и ритуальную маску, вывезенную мною из Конго. Она сейчас насмешливо щурится на меня со стены.
Но в тот день я не получил ничего. Пришлось идти на старую квартиру — туда, где я был арестован: нужна была справка о прописке, и таилась надежда, что, может быть, там остались кое-какие вещи для продажи.
В ЖЭКе меня встретила пожилая женщина. Когда я, заплетаясь, рассказал о себе, она расплакалась: оказывается, вместе с дворником она присутствовала при моём аресте в качестве понятой. Мы говорили около часа, всё и всех вспомнили, горько вздохнули над страшным временем, которое пережили.
— Вещей не осталось, в вашей квартире живут другие люди. А справку я дам, только пройдёмте ко мне на квартиру, я там в передней на полке сложила старый архив — здесь не хватает места.
Дома она усадила меня на диван и, утирая последние слезинки, полезла на полки. Пока она рылась в папках, я сидел понурясь и вдруг заметил рядом с диваном этажерку, а на ней золотые настольные часы с гравировкой: «From Е.А.». Эти часы когда-то в Лондоне мне подарил Женька, бывший тогда Юджином Эдемсом.
Я ничего не сказал сердобольной женщине. Она совершенно забыла, что эти часы украла, и уж, конечно, не помнит, у кого именно. Помнила бы — припрятала. Что уж… Она повела меня в мою бывшую квартиру. Лицо теперешней жилицы, некой засаленной гражданки Меламед-Гинзбург, побелело и перекосилось от страха. Я постоял на пороге и молча закрыл дверь.
Да, плохо, когда мертвец встаёт из могилы… Он всем мешает…
Через день-два я потащился к Анечке Мартыновой. Может, у неё что-нибудь выйдет?
Мартынова со своим новым мужем приняла нас с Анечкой сердечно, искренне, взволнованно. Было много слез, воспоминаний. Стасик, новый муж, так психанул, что впопыхах вылакал бутылку коньяка, окосел и понес околесицу о десяти ударах товарища Сталина во Второй Отечественной войне, был уложен на диване и блаженно уснул. Но помощи нам они не дали.
Желанная помощь неожиданно пришла из Праги от сестры покойной жены Вожены Сынковой — вдовы героя Чехословацкой Республики, подпольщика, выслеженного гитлеровцами и сожжённого в печи в лагере «Маутхаузен»: со случайным человеком мне были переданы золотые часы, каракулевая шубка Марии и мои швейцарские часы. Передача оказалась очень кстати: мы приготовились пускать пузыри и вдруг опять удачно всплыли на поверхность!
Позднее Иванек, сын Божки и мой племянник, нашёл нас и помогал чем мог — деньгами, вещами и даже пакетом сосисок! Славный парень: это была не только материальная помощь, но и моральная поддержка. Тогда я не знал, что близятся годы, когда вместе с Анечкой отправлюсь в Прагу отдыхать и мы там остановимся в его новой квартире. Да, это чудесное время в конце концов настало, но за него пока что нужно было бороться.
Положение обострилось до крайности. Однако свет не без добрых людей: совершенно посторонняя женщина, муж которой погиб во время ежовщины, нас прописала на пару месяцев. Мы получили передышку, и я, едва шаркая ногами по тротуару, ринулся на помощь Анечке.
Прежде всего я отправился в Торговую палату, куда в 1938 году меня направил ИНО для подготовки ареста. Нашлись старые друзья, похоронившие меня вместе с остальными жертвами террора. Погибло много хороших, умных и преданных людей… Из большой группы побывавших за границей уцелел один Пепик Леппин: из Палаты он был переведён преподавателем в вуз, начал готовить диссертацию и стал бы профессором, если бы не война: он добровольцем пошёл на фронт, в бою стрелял из пулемёта до мгновения, когда был раздавлен гусеницами немецкого танка.
Друзья быстро оформили дело: я получил месячный оклад и справку о том, что работал начальником Отдела переводов с окладом в 1900 рублей. Когда я получал за границей 1000 рублей золотом (500 рублей на себя, 300 рублей на жену и 200 рублей на расходы по легализации), то есть около 40 000 тогдашних рублей, в месяц, я никогда не брал деньги с такой жадной поспешностью, как в этот раз: шутка ли — 1900 рублей! А?! Я начинаю помогать Анечке!