Погружение в воду принесло облегчение телу и отчасти — душе. Эвиан смогла расслабиться и хотя бы о чем-то забыть. Она закрыла глаза, но в это время шаткий пол и стекла задрожали от проезжавшей мимо повозки, и она вздрогнула от ставшего привычным тревожного чувства. А потом принялась думать: не о муже, а о Кларенсе.

Эвиан хорошо помнила, как бежала на встречу с ним, прихватив лишь маленький узелок с одеждой и щеткой для волос, бежала по заснеженному пастбищу, осознавая, что это ее последний шанс вырваться на свободу. Помнила выражение лица и глаз поджидавшего ее Кларенса: оно было таким, какое иным женщинам суждено воссоздать лишь в бесплодных мечтах или узреть в мимолетных снах.

Ей давно рассказали о женской доле. В этих рассказах было все, кроме слов «любовь» и «счастье». О них говорила только ее мать, но та потеряла и то и другое так быстро и рано, что могла вспоминать о любви и счастье лишь с трагической печалью.

Эвиан так сильно задумалась, что вздрогнула от стука. Одевшись и застегнув платье, она открыла дверь.

— Вы закончили?

— Да. Давайте я спущусь и поговорю с хозяйкой, есть ли здесь швейная мастерская и где она находится.

— Хорошо. Только осторожнее. Я недолго.

Вода еще не остыла, и он с наслаждением погрузился в нее. Кларенсу не верилось, что всего несколько минут назад в этой ванне сидела она. Ее дивные руки касались краев лохани, ее волосы намокали в этой воде. Он видел, будто наяву, ее обнаженную грудь, все ее желанное, но недоступное тело. В этой воде были капельки ее пота, частички кожи, нити волос, она вобрала в себя те неуловимые тайные силы, каким он не знал названия.

То был один из самых сильных эротических моментов в жизни Кларенса: ни до, ни после он не испытывал ничего подобного. Он словно облачился в чужую плоть, плоть женщины, которую желал больше всего на свете. Он бы не смог объяснить это словами, но его чувства были накалены до предела.

Потом Эвиан вернулась в комнату, а Кларенс сходил в соседний салун за едой. Он с любопытством и тревогой посмотрелся в зеркало, висевшее на стене напротив барной стойки. Он никогда не задумывался о том, может ли быть привлекательным в глазах женщины, и не знал, что для этого нужно.

Кларенс принес жареную курицу. Она стоила дороже другого мяса, но после того, как они несколько дней питались одним беконом, его спутнице наверняка хотелось чего-то другого. Эвиан расчесала и заколола волосы. Кларенсу тоже было приятно предстать перед ней причесанным и умытым.

После еды они заговорили о будущем.

— Думаю, пока нам стоит держаться вместе? — Сейчас это было главным, что занимало Кларенса. — Вы не возражаете, если мы представимся мужем и женой? Просто… чтобы не привлекать внимания.

Эвиан задумалась, прикусив губу, потом кивнула.

— Только надо назваться чужими именами. Я могу стать Фионой — так звали мою мать.

Глаза Кларенса потеплели, а на губах появилась улыбка.

— Тогда я — Дункан: это имя моего отца. А фамилия?

— Как вам Лаусон? Они были нашими соседями.

— Сойдет. Только нужно запомнить.

— Хозяйка сказала, что мастерская есть и, возможно, там нужны девушки. Завтра я все узнаю.

— Я не уверен, стоит ли вам выходить…

— Но я не в тюрьме! — в сердцах бросила Эвиан и добавила, чуть мягче: — Да, мне страшно, но я… я должна привыкать.

Кларенс кивнул: эти слова невольно вызвали в нем уважение.

Он прикидывал, что может сделать Иверс. Обратиться к шерифу в ближайшем городе, то есть в Шайенне. Подать объявления в газеты, нанять детективов, а возможно, и бандитов. Но он не знает, где они, и в ближайшее время едва ли появится здесь.

Несмотря на усталость, Кларенс плохо спал ночью, потому что в двух шагах, на кровати (сам он устроился на полу) лежала Эвиан. Молодой человек грезил о ней, одновременно охраняя ее покой. Ни он, ни она не раздевались и не разговаривали перед сном, лишь пожелали друг другу доброй ночи.

А утром оба отправились на поиски работы.

Денвер был обычным мирным городком, и Эвиан могла не бояться, что ее украдут или станут приставать прямо на улице, да еще средь бела дня, и все же Кларенс тревожился за нее. Но он не имел на нее никаких прав, а потому ограничился осторожными и вежливыми предостережениями.

Эвиан было странно, что она может идти по дороге, никого не боясь; казалось, она забыла о том, что всего два года назад вот так же спокойно и свободно разносила по домам материнские заказы.

Следуя указаниям хозяйки гостиницы, она быстро нашла нужный адрес. Войдя в магазин при мастерской, Эвиан тут же увидела, что здесь много красивых, хорошо сделанных вещей — отделанное ирландскими кружевами, ажурной строчкой и французской вышивкой белье, украшенные бархатными полосами атласные корсажи, очаровательные полотняные чепцы, скромные ситцевые и дорогие шелковые платья.

Хозяйка, женщина средних лет с умным и проницательным взглядом, выслушав ее, сказала:

— Вы действительно умеете шить?

Эвиан кивнула.

— Тогда приносите свои изделия, я попытаюсь продать их через наш магазин.

— Я… пока у меня нет материалов и принадлежностей для шитья, потому что я только что приехала в город.

— Как ваше имя?

— Фиона Лаусон, — голос девушки дрогнул. — Миссис Лаусон.

— Покажите ваши руки.

Протянув хозяйке ладони, Эвиан вдруг поняла, что ее руки — это не руки швеи, ведь в последние годы она не брала в руки иглу, и сообразила, что отныне (и, возможно, до конца жизни) ей придется изворачиваться и лгать.

— Я шила, правда шила, но… — взволнованно начала она и умолкла, не зная, что сказать.

К счастью, собеседница Эвиан оказалась внимательным человеком: ей было достаточно беглого взгляда, чтобы понять, что в жизни молодой особы произошла какая-то трагедия и что перед ней честная женщина. Задав Эвиан несколько вопросов, хозяйка уверилась, что та разбирается и в тканях, и в фасонах платьев, а также умеет снимать мерки.

В конце концов она сказала:

— Хорошо, я возьму вас на пробу. Сначала помощницей швеи, на небольшое жалованье. Посмотрю, как вы работаете, и если справитесь, оставлю.

— Я буду очень рада!

— Тогда приходите завтра.

Вернувшись в гостиницу раньше Кларенса, Эвиан сделала то, чего не делала уже давно: вынула небольшое зеркало и принялась разглядывать себя. Она решила, что надо постараться вычеркнуть из памяти события безрадостной замужней жизни. Ей хотелось взглянуть на себя новыми глазами.

Ее лицо слегка осунулось, щеки потеряли живой румянец девической поры, губы были не такими алыми, а главное — ее глаза разучились улыбаться. Вспомнив странные слова Заны: «Когда-нибудь ты снова сможешь плакать, и именно тогда твоя судьба сделает поворот», Эвиан задумчиво отложила зеркало.

Вернулся Кларенс. Заметив его тщательно скрываемую досаду, девушка спросила:

— Ты что-нибудь нашел? — ей вдруг показалось глупым, что они до сих пор обращаются друг к другу на «вы».

— Да, — ответил он, сохраняя все тот же странный вид.

Эвиан решила прийти на помощь:

— Не слишком большая плата? У меня тоже: мне пообещали место в швейной мастерской. Впрочем, я и не рассчитывала на большее.

— Дело не в этом… — он умолк, явно не зная, как объяснить, что его не устраивает, а потом неожиданно произнес: — Все хорошо. Главное, у меня есть работа. Быть может, потом подвернется что-то другое.

Кларенс в самом деле не знал, как объяснить, что причиной его недовольства стала обыкновенная… лопата. Он был еще мал, когда отец взял его за руку, подвел к сараю и, взяв лопату, сказал:

— Ты должен знать, что это такое, и иногда даже работать этим, но только не вздумай зарабатывать на жизнь лопатой! Тот, кто сидит на лошади, всегда выше того, кто роется в земле! Лопата быстро лишит тебя и мозгов, и свободы.

Кларенс обошел почти весь город, но не нашел ничего достойного. Ему не было места среди банковских служащих, цирюльников, барменов, почтовых работников, торговцев, приказчиков и врачей, ибо он никогда не занимался ничем подобным. В одном из салунов, куда он зашел, чтобы купить тарелку бобов на обед, ему сказали: