— Китайский воздушный шар можно сделать, только после большой практики; в начале, надо делать из двух долек, это намного проще.

— Тотока, если я сам сделаю шар, ты сделаешь отверстие в нем?

— Смотря, что я буду иметь.

Он уже собирался извлечь выгоду. Поживиться моими шариками или коллекцией карточек артистов кино, которая «никто не мог понять, почему она так росла».

— Черт побери, Тотока, когда ты у меня что-нибудь просишь, то я даже дерусь за тебя.

— Ладно. На первый раз сделаю бесплатно, а если ты не запомнишь, то в следующие разы дашь мне что-нибудь в обмен.

— Согласен.

В этот момент я поклялся, что постараюсь запомнить все так хорошо, чтобы он никогда больше не притронулся к моим шарам.

С этого времени, мысль о моем воздушном шаре не выходила у меня из головы. Я должен был сделать «мой» шар. Представляя, какой это будет сюрприз для Португи, когда расскажу ему о своем проекте. Восхищение Ксуруруки, когда он увидит раскачивающийся в моих руках шар.

Преисполненный своей идеей, я наполнил карманы шариками и карточками, которых у меня было по две, и вышел на улицу заработать. Я хотел продать их подешевле, чтобы купить хотя бы два листа тонкой бумаги.

— А ну, давай, люди! Пять шариков за десять сентаво. Новенькие, как только с магазина!

И ничего.

— Десять карточек за десять сентаво. Вы не купите по такой цене даже в лавке доньи Лоты.

И ничего. Вся малышня была совершенно без денег. Прошел улицу Прогресса, сверху и донизу, предлагая свой товар. Навестил улицу Барона Капанемы почти бегом, и ничего! А если заглянуть в дом к Диндинье? Она была там, но не проявила интереса.

— Я не хочу покупать карточки с артистами. Лучше сохрани их. Потому что завтра придешь просить деньги, чтобы купить другие.

Наверняка у Диндиньи не было денег.

Я вернулся на улицу и посмотрел на свои ноги. Они были грязные, вобрав в себя столько пыли с улиц. Посмотрел на солнце, оно начинало садиться. И в это время случилось чудо.

— Зезé! Зезé!

Это был Биринкиньо, который бежал, как сумасшедший в моем направлении.

— Ищу тебя повсюду. Ты продаешь?

Я тряхнул карманами, чтобы шарики пошевелились.

— Давай присядем.

Мы сели, и я сразу же вывалил на землю весь свой товар.

— Сколько?

— Пять шариков за десять сентаво и десять карточек по той же цене.

— Это дорого.

Я уже начинал злиться. Подлый вор! Дорого, когда все продают пять карточек и три шарика за туже цену, что прошу я! Я начал собирать все в карманы.

— Подожди. Я могу выбрать?

— Сколько у тебя?

— Триста рейсов. Я могу потратить до двухсот.

— Хорошо, дам тебе шесть шариков и две карточки.

Влетел в лавку «Нищета и голод». Никто уже не помнил «ту сцену». Был только дон Орландо, разговаривавший с прилавком. Когда на Фабрике прогудит, тогда да, люди придут выпить глоток, а так никто не зайдет.

— У вас есть тонкая бумага?

— А у тебя есть деньги? За счет твоего отца ничего больше не получишь.

Я не обиделся. Только показал две монеты в один тостао.

— Есть только розовая и желтого цвета.

— Только?

— В сезон воздушных змеев вы лично брали все. Но разве есть разница? Что, разве воздушные змеи разных цветов не поднимаются одинаково?

— Это не для воздушного змея. Я буду делать свой первый шар. И хочу, чтобы мой первый шар был самый красивый на свете.

Нельзя было терять время. Если побегу в лавку Чико Франко, то потеряю много времени.

— Ладно, возьму это.

Сейчас все было по-другому. Я поставил стул рядом со столом и посадил на него Луиса, чтобы он мог все хорошо видеть.

— Ты будешь сидеть спокойно, обещаешь? Зезе будет делать сложнейшую вещь. Когда ты вырастешь, я научу тебя и ничего с тебя не возьму.

Начало быстро темнеть и я работал. На фабрике зазвучал гудок. Надо было поторопиться. Жандира уже ставила тарелки на стол. Она считала, что нас надо было накормить пораньше, чтобы затем мы не беспокоили старших.

— Зезé!.. Луис!..

Крик был такой силы, как будто кто-то находился в Мурунду[33]. Спустил Луиса со стула и сказал ему:

— Иди ты первый, я тоже уже иду.

— Зезé!.. Иди немедленно или увидишь!

— Уже иду!

Чертовка была в плохом настроении. Наверное, поссорилась с кем-либо из своих ухажеров. С конца или начала улицы.

Как, некстати, хвост уже высыхал, а крахмал склеивал пальцы, затрудняя работу.

Раздался еще более сильный крик. И почти не было света для работы.

— Зезé!..

Вот оно. Все пропало. Она уже идет разъяренная.

— Ты думаешь, я твоя прислуга? Сейчас же иди кушать.

Она резко вошла в залу и схватила меня за уши. Потащила меня в столовую и бросила на стол. Это меня разозлило.

— Не буду кушать. Не буду кушать. Не буду кушать! Я хочу закончить свой шар.

Я вырвался и бросился бегом в залу.

Она пошла за мной, озверевшая. Вместо того чтобы подойти ко мне, она направилась к столу. Всего раз у меня была красива мечта. Мой незаконченный шар превратился в разодран-ные полоски. Не удовлетворенная этим (мое изумление было таким большим, что я ничего не предпринял), она схватила меня за ноги и руки бросила на середину столовой.

— Когда я говорю, то надо меня слушаться.

Черт внутри освободился. Возмущение взорвалось как шквал. В начале, был всего лишь резкий ответ.

— Знаешь, кто ты такая? Ты шлюха.

Она приблизила лицо к моему. Ее глаза метали молнии.

— Повтори это, если есть смелость. Произноси четко каждый слог:

— Шлю-ха! Она схватила с комода кожаный ремень и начала безжалостно меня бить. Я повернулся спиной и спрятал голову между рук. Боль была не такая большая как моя ярость.

— Шлюха! Шлюха! Сукина дочь!.. Она не переставала, и мое тело стало одной огненной болью. В это время вошел Антонио. И стал на сторону моей сестры, которая так меня била, что уже начала уставать.

— Убей, убийца! Тюрьма отомстит за меня! И она били и била меня, пока я не упал на колени, опираясь на комод.

— Шлюха! Сукина дочь!

Тотока поднял меня и поставил перед собой.

— Заткни рот, Зезé, ты не можешь так оскорблять свою сестру.

— Она шлюха. Убийца. Сукина дочь! И тогда он стал бить меня по лицу, по глазам, по носу, по губам. Прежде всего, по губам.

Меня спасло бы, если услышит Глория. Она была у соседей, разговаривала с доньей Росеной, и прилетела, привлеченная криками. Ворвалась в зал, как ураган. Глория не была расположена шутить, и когда увидела, что кровь омыло мое лицо, то отбросила Тотоку в сторону, и, не смотря на то, что Жандира была старше, отодвинула ее одним толчком. Я лежал на полу, почти не открывая глаз и дыша с трудом. Она отнесла меня в спальню. Я не плакал, но зато Луис, спрятавшись в маминой комнате, страшно орал. Из страха, потому что они избивали меня.

Глория возмутилась:

— Однажды вы его убьете этого ребенка, и тогда я посмотрю, что будет! Вы чудовища, без сердца.

Она уложила меня в постель и пошла, наполнить тазик раствором целебной соли. В спальню вошел, довольно смущенный Тотока. Глория оттолкнула его.

— Вон отсюда, подлый!

— Ты не слышала, как он оскорблял?

— Он ничего не делал. Это вы его спровоцировали. Когда я вышла, он спокойно делал свой шар. У вас нет сердца. Как можно так бить своего брата?

Пока она смывала кровь, я выплюнул в тазик кусок зуба. Это подбросило жар в вулкан!

— Посмотри, что ты наделал, бессовестный! Когда тебе надо драться, то боишься и зовешь его. Трус! девять лет, а все еще мочишься в постель. Я всем покажу твой матрац и твои мокрые штаны, которые ты прячешь в шкафу каждое утро.

Затем она вышвырнула всех из спальни и заперла дверь. Зажгла лампу, так как уже наступила ночь. Стянула с меня рубашку и начала промывать мои синяки и раны на теле.

— Тебе больно, Гум?

— На этот раз болит сильно.

— Я это сделаю не больно, мой любимый чертенок. Но надо, чтобы ты немного полежал на спине, чтобы все просохло, не то одежда прилипнет и тебе будет больно.