Мамзель Сара радовалась, что проведет этот день одна. Чтобы никто не испортил ей предвечерних часов, она сказалась больной и, пообедав в четвертом часу, осталась в своей комнате.

После работы Кларинка отправилась к своей матери, к ней присоединился Войтех с Жоли — барыня боялась за песика и не взяла его с собой. В замке было тихо, словно все вымерло.

Посмотрим, что делала мамзель Сара. У нее была отдельная очень красивая комната над комнатой барыни. В одном углу спальни госпожи фон Шпрингенфельд была желтая кнопка. Стоило надавить ее, как в стенке раскрывалась дверца, через которую можно было по винтовой лестнице подняться наверх, в комнату Сары, где была точно такая же дверь. Когда барыня в своей спальне тянула точеную ручку звонка, наверху в комнате Сары звенел серебряный колокольчик, находившийся около ее мягкой, завешенной белыми занавесками кровати, и мамзель тотчас бежала вниз. Комната камеристки была гораздо красивее и лучше обставлена, чем у горничной, но у Клары блестела чистотой и простая мебель, чего не было у Сары.

Войдя в свою комнату, Сара заперла дверь и начала убирать — задвигала подальше все, что было некрасиво. Затем она спустила с одной стороны кровати занавеску, прозрачную, как туман, и подобрала ее с другой, чтобы можно было видеть постель. Когда все было готово, постелила скатерть на стол около дивана, открыла шкаф и, вынув из одного отделения бутылку вина и тарелки со сладостями и печеньем, а из другого — чайный сервиз со всем, что полагается, красиво расставила все это на столе и поместила посередине канделябр, в который были вставлены две свечи. Оглядев все, она успокоилась. Спустила шторы у открытого окна, зажгла на ночном столике лампу, покрыла ее розовым стеклянным абажуром, у зеркала на туалет поставила две свечи — по одной с каждой стороны, так как собиралась одеваться. Прежде всего она сняла коричневое шелковое платье, набросила на себя белый халат и, подсев к туалетному столику, распустила черные волосы, единственное, что у нее было действительно красиво. Заплела косу в три пряди и заколола ее на затылке серебряными шпильками на греческий манер, зная, что с помощью этой простой, но красивой прически она лучше всего может показать свои волосы. Причесавшись, Сара раскрыла несколько баночек с гримом. В одной была тушь; она намочила щеточку и подкрасила себе брови. В другую, где были дорогие румяна, обмакнула кусочек ваты и намазала себе лицо. В третьей баночке была белая пудра. Сара напудрила лебяжьим пушком лицо, лоб, шею и руки и, заметив, что белая пудра слишком выделяется на смуглой коже, стерла пудру чистым пушком. Затем взяла один из многих пузырьков, на котором была надпись «Eau de mille fleurs», полила себе грудь и, выбрав из множества туалетных мыл самое душистое — миндальное, подошла мыть руки к другому столику, в который был вделан фарфоровый умывальник. Умывшись, обула атласные туфли, стянула потуже корсет, так что можно было задохнуться, затем сняла халат и надела легкое светлое шелковое платье. Повязала на шею черную бархотку,^[14] на которой висел золотой кулон, на грудь приколола дорогую брошку, надела золотые часики, нацепила золотые браслеты, ленточки, на пальцы нанизала множество колец. Затем надела передник из тяжелой шелковой материи, несколько раз оглядела себя в зеркале и, довольная собой, спрятала пузырьки, баночки, мыло, закрыла все это белой занавеской, коснулась липовой лучиной горящей свечи, зажгла свечи на столе и погасила стоявшие на туалете. И еще раз осмотрев комнату, чтобы убедиться, все ли на месте, взяла в руки роман, села на диван и стала ждать. Прошло немного времени, и в дверь осторожно постучали три раза. Сара не встала, только радостно улыбнулась; снова раздался троекратный стук — Сара моментально очутилась у двери, быстро отодвинула задвижку, и в комнату вошел Жак в черном фраке; Сара опять заперла дверь.

— Ах! — удивленно воскликнул Жак, взглянув прежде всего на стол, а потом на Сару.— Какие деликатесы!

— Разве может быть иначе, когда я жду такого милого гостя,— усмехнулась Сара, и ее черные пронзительные глаза влюбленно посмотрели на Жака.

Камердинер обратил на это не слишком большое внимание, сел на диван, а Сара зажгла спиртовку под самоваром и пододвинула к себе коробочку с чаем, на которой были нарисованы фигуры китайцев. Она пригласила Жака на чай, потому что он как-то сказал ей, что охотно пьет чай, если он хороший.

— Настоящий китайский,— сказал Жак, рассматривая коробочку,— ямайский ром, сардины, вестфальская копченая ветчина, настоящее шампанское. Хорошо, мамзель! Все это я очень люблю, но сладости не для меня, предоставляю их вам. Как я вижу, вы, вероятно, хорошо знакомы с поваром, если у вас все это имеется?

— Ах, этот старый брюзга, с ним не о чем говорить, все это раздобыто другим способом. Вы, господин Жак, конечно, знаете каким.

— Гм, как же мне не знать? Кто бы стал ждать, когда позвонят к столу, и ел бы то, что соблаговолит дать повар; такие вещи хранятся у меня всегда в шкафу, чтобы я мог скушать, что моей душе угодно, когда мне заблагорассудится. Но вы говорили, мамзель, что вам нездоровится, даже ничего не хотели есть. Что, если сюда войдет кто-нибудь?

— Не беспокойтесь, я обо всем подумала. Если старухи нет дома, то я уверена, что никто не посмеет потревожить нас. Я сказала, что мне нездоровится, и никому не открою дверь. Никто не видал, как вы входили ко мне?

— Нет, я сказал, что иду в город, а когда все разошлись, вошел через главный вход.

— Вы не видели ни Кларки, ни Иозефа, ни мальчишки? Этот чертенок так тихо ходит по комнатам и так неожиданно застаешь его то тут, то там, словно он подкарауливает что-то. Но скоро мы, конечно, постараемся избавиться от него! А эта (она подразумевала Кларку) и ее старуха мать повсюду суют свои носы и готовы утопить меня в ложке воды.

— Ну, утешайтесь тем, что скоро все кончится, жаль только, что Клара достанется грубияну писарю. Он ведь мужик, ни с кем никогда не здоровается, а она красивая девушка.

— Гм,— заметила Сара,— ее красота недолговечна. Этот грубиян не знает, как себя держать, и она будет наказанием для него. Впрочем, я желаю полного счастья и ему и ей,— засмеялась мамзель, но это был, как говорится, смех сквозь слезы, и Жак прекрасно заметил скрытую злобу и зависть Сары.

— Для вас это, разумеется, не было бы счастьем, вы созданы для лучшей доли, чем быть женой объездчика,— успокоил ее Жак и, взяв с тарелки большой кусок торта, продолжал:

— Мне кажется, что Клара глупа и очень высокого мнения о себе. Моему барону она нравится; он пытался несколько раз поговорить с ней, но она так гордо отвергла его ухаживания, будто он какой-то батрак. У нее нет никакого такта. Я думаю, что она имеет в виду кое-кого другого, а не этого глупого писаря. На что смотрит ваш старик?

— Кто его знает,— подхватила эту мысль Сара,— я не люблю говорить об этом, но мне кажется, что здесь что-то неладно. Она... знаете, как говорят — в тихом омуте черти водятся. Я думаю, что если одно неправда, то верно другое.

— На что вы намекаете?

— Вам-то я могу доверить. Я думаю, что Клара — дочь хозяина. Старая ключница служила в доме, когда наши еще не были дворянами; хозяин, говорят, всегда хотел иметь детей; вы знаете, таковы все простые люди. Дома у него детей не было, и поэтому, говорят, он утешался на стороне, хотя к своей старухе всегда очень хорошо относился. Ключница была, вероятно, недурна, ну да кто их там разберет. Клару всегда воспитывали в деревне, учили. Как могла бы сделать это ключница на свои заработки? Конечно, она всегда вспоминает покойного мужа, но кто знает, которого. И почему бы хозяева так держались за ключницу? И хотя наша барыня любит Клару не так, как меня, но все же она ее еще ни разу не бранила, а хозяин всегда на ее стороне, и если бы не он, Калина, наверное, не стал бы объездчиком! Я не хочу сказать, что это не так, как вы думаете, но считаю, что скорее права я. Вы не заметили никакого сходства между ними?