— Как я вижу, он собирается сманить тебя? — усмехнулась барыня.

Сара опустила глаза, как будто от смущения, немного пожеманилась и прошептала:

— Он хочет, чтобы я вышла за него замуж!

В тот же день Жак заметил, что при встрече госпожа фон Шпрингенфельд пытливо разглядывает его; ее лакей Иозеф несколько раз ни за что получил выговор, а господин Скочдополе услышал от жены, что она «еще никогда не говорила о своей антипатии» к его камердинеру Францу и что «он — очень неловкий парень».

 — Милая Катержина...

— Не знаю,— перебила барыня,— почему ты не хочешь отучиться называть меня Катержиной, это слишком просто.

— Ты ошибаешься, сударыня,— так должен был обращаться господин Скочдополе к своей жене,— у дворян принято называть друг друга полным именем, все равно, красиво оно или некрасиво. Ты знаешь ведь императриц Елизавету, Катержину (кто же их называет Бетушка, Лизинка, Катанка, Катрин или Катон, как тебе угодно). Если бы я говорил по-простецки, я бы сказал: Катенька, Ка-течка. В обществе я не говорю ни так, ни этак, а с глазу на глаз с удовольствием называю тебя, как когда-то.

— Что было, то прошло; теперь мы должны вести себя так, чтобы не стать посмешищем в глазах людей нашего круга.

— Сударыня! Ты помнишь наше условие, каждый живет по-своему; я дал тебе полную свободу, предоставь ее и мне. Я развлекаюсь по своему вкусу, и ты поступаешь так же. Я ни в чем не мешаю тебе, исполняю все твои желания, чтобы ты не могла ни на что жаловаться, а ты не вмешивайся в мои дела. Мой Франц мне по душе, какой есть; мне не нужно, чтобы он был другим. Он старый слуга, служил у нас и раньше, как ты знаешь, и так как ты никогда не питала к нему антипатии, то я думаю, что она и сейчас пройдет. Надеюсь, после обеда ты будешь опять в хорошем настроении,— насмешливо улыбнулся господин Скочдополе.

Барыня обиженно отвернулась и вышла, она знала, что продолжать разговор было бы вредно для дела. Но от плана своего все же не отказалась хотя бы уже потому, чтобы глупый камердинер не думал, что над ним никто не властен.

Войтех быстро подружился с Жоли; он был еще ребенок, охотно играл, песик тоже, и поэтому они любили друг друга. Мальчик делал для Жоли все, что приказала барыня, и никогда ни в чем не отказывал ему. Но когда он кормил собачку, клал в постельку и слышал, сколько тратят на нее, он всегда думал: «Если бы все это было у мамочки и Иозефека, они бы, вероятно, не умерли»,— и ему становилось горько до слез.

Мальчику хорошо жилось. Барыня согласилась на его просьбу отдавать остатки еды детям Сикоры или другим беднякам; это очень обрадовало его. Госпожа фон Шпрингенфельд разговаривала с ним, только когда давала распоряжения, барин был приветлив, но говорил с ним тоже мало; другие, как господа, так и прислуга, либо смеялись над Войтехом, либо не обращали на него внимания; мамзель Сара льстиво и сострадательно относилась к нему, но он боялся ее и ни о чем с ней не говорил. Только Кларка и ее мать были для него в этом доме ангелами и называли его настоящим именем — Войтех. Когда Кларинка смотрела на мальчика, у него начинало щемить сердце — он вспоминал синие глаза своей матери.

С Калиной он тоже часто виделся у ключницы. Объездчик еще не переехал на свою новую квартиру и собирался сделать это только осенью. Но самой большой радостью для Войтеха были посещения Сикоры по вечерам — там был его родной дом. Дети всегда радостно встречали мальчика и заставляли рассказывать, как ему живется. Самая младшая, Анинка, рассматривала блестящие пуговицы на его ливрее, жена Сикоры расспрашивала, какое наверху хозяйство, а портной напоминал, чтобы он хорошо себя вел. Когда его встречали горожане, особенно из первой категории, они говорили:

— Мы видим, нищий, как тебе повезло!

Доктор часто бывал в замке и, встречая Войтеха, всегда расспрашивал его, как ему живется, здоров ли он, говорил, чтобы он оставался честным, и гладил по голове. Изо дня в день Войтех хорошел и поправлялся, желтый, болезненный цвет лица совершенно исчез. Он по-прежнему оставался славным, добрым мальчиком и не замечал ни разговоров, ни сплетен, ни того, что вокруг него происходило, и, если барыня не требовала к себе ни его, ни песика, они оба шли в свою комнату, и Войтех охотно разговаривал с Жоли, как когда-то с Иозефеком, и всегда добавлял:

— Да, маленький, что ты знаешь?.. Тебе живется, как барину, ты ничего не знаешь.

Песик смотрел на него умными глазами и слушал, как некогда несмышленыш-братишка.

7

Прошло уже три недели, как Войтех поселился в замке. Городские барыни не варили еще овощей, не ели фруктов, окуривали комнаты; но бедняки уже перестали умирать от холеры. Они больше не варили лебеды, а готовили похлебку из муки и гороха. При этом они хвалили господ, у которых все-таки есть совесть, и управляющего замком. Он дал им знать, когда плотники начали обтесывать бревна и доски. Сбежалось много народу, пришли и богатые горожане, желавшие купить щепки, они перебивали их друг у друга, пытались подкупить управляющего, но когда тот объяснил, что купить нельзя, что это только для бедных, они разошлись, ворча, что господа из замка портят сброд, приучают его к лени и гордости и что они еще увидят, как бедняки отблагодарят их. Пытаясь обмануть управляющего, многие состоятельные люди посылали за щепками слуг, но он — старый воробей — не попадался на эту удочку. И даже раздавая муку, он сам ходил по домам или посылал Калину, чтобы удостовериться, нуждается ли человек. Он был очень осмотрителен в этом отношении, и, таким образом, помощь получили те, которым она была необходима. Если бы управляющий хотел, он мог бы, раздавая милостыню от имени господ, заработать довольно много денег и заслужить хорошее отношение некоторых людей. Один господин — человек состоятельный, работавший в ратуше,— назвал управляющего сумасшедшим и точно высчитал, сколько он мог бы положить себе в карман. Этот господин знал по собственному опыту, как поступают в таких случаях,— он был исполнителем подобных благотворительных начинаний, и у него готовили суп, так называемый «румфордский», которым он потчевал бедняков. Были три сорта «румфордского» супа. В маленьком горшке варился густой, крепкий бульон с большим количеством мяса и риса; в горшке побольше — мяса и риса тоже было достаточно, а в котел клали всякие остатки, негодную крупу и что придется. Когда в полдень хозяин приходил в кухню и пробовал суп из котла, он говорил жене:

— Для этого сброда достаточно хорош, зачем им крепкий бульон, они только испортят себе желудки.

Если женщины, приходившие за супом, приносили горшки больше, чем кружка, он набрасывался на них.

— Зачем вы приходите сюда с чанами? Что вы думаете, мы варим суп ведрами? Бульон крепкий, как мальвазия.^[13] Одна ложка его подкрепит человека больше, чем полная тарелка другого супа, а вы получаете целую кружку.

После ухода бедных женщин, уносивших свои порции, приходили дети различного возраста: маленькие и постарше, мальчики и девочки. Они называли этого господина и его жену: «господин куманек», «дяденька» и «тетенька». Им давали суп получше, из большого горшка. Наконец, когда все было распределено, оставался горшочек самого крепкого бульона «мальвазии», и все семейство садилось его кушать и хвалило. Каждый день у них было мясо и другие блюда, приготовленные из остатков «румфордского» супа.

Существует старая поговорка: «Если не можешь ковать, не дыми!» — и поэтому оставим живущих около замка и перейдем в замок.

Там ели, пили, спали, играли и зевали и называли это «роскошной жизнью». Когда под вечер раздавалась в парке музыка и освещались окна замка, простодушные люди, жившие внизу на насыпи, говорили друг другу:

— Они живут наверху, как на небе!

Что только не кажется человеку небом!

Был жаркий летний день. Господа развлекались в вилле, расположенной в часе ходьбы от замка. В березовой роще была разбита палатка, где в три часа должен был быть подан обед, а вечером все общество собиралось вернуться домой на лодках. Для дам были приготовлены две особые гондолы, стояли в роще и кареты, на случай, если кому-либо из них не захочется ехать в лодке. Прислуживала мужская прислуга из замка и несколько приезжих слуг, но камердинер барона Жак, лакей барыни Иозеф и женская прислуга остались в замке.