Лейтенант медленно поднялся. Он узнал город, увидел знакомые здания и понял, где находится. Посмотрел на часы: три пятьдесят пять. Какого дня? Тут он вспомнил, что меньше чем через десять часов войдет в самолет, который доставит его обратно на родину. Теперь он, возможно, уедет не как свободный человек, а как арестованный, как обвиняемый в убийстве.

Он пошел к реке. Увидел тусклые огни на сампанах, услышал голоса, кашель, стоны. Где-то мяукала кошка. Лейтенант присел на корточки у самой воды, намочил платок и медленно провел им по лбу и по щекам.

Несколько секунд он прислушивался к далекой канонаде, а потом выпрямился и, свернув к базарной площади, в конце концов вышел на широкую набережную.

Ему вспомнился магнитофон, зеленый глазок, вращающиеся кассеты. И его память превратилась в магнитофонную ленту, запечатлевшую не только голоса, но и зрительные образы и запахи этих ужасных часов, проведенных им в камере. Он вспомнил пленника — лежавший на каменных плитах мертвец с раскинутыми ногами… Господи! Как мог он допустить этот ужас? И к тому же ненужный! Ведь в ту минуту, когда сержант пытал пленника, саперы уже обезвредили бомбу.

И тогда он почувствовал невыносимое одиночество. Ему захотелось человеческого, дружеского присутствия. Но чьего? Чьего? Перед его глазами мелькали разные лица… Учительница! Он вспомнил, что находится недалеко от ее дома. Всего три-четыре квартала. Да, он мог бы пойти к учительнице. Но в такой час? А! Она поймет, когда он расскажет ей все. Ему необходимо рассказать, поделиться бременем, давящим его сердце.

Он увидел колокольню, крест на фоне неба. И в нем родилась надежда. Он знал священника этой церкви — они как-то обменялись десятком слов. Ему показалось тогда, что старик говорит на его языке довольно свободно. Вот кому он мог исповедаться! А почему бы и нет? Он обрадовался. Да, выход найден: исповедь. Отпущение грехов. Умиротворение. Не спуская глаз с креста на колокольне, он ускорил шаг.

Маленький белый домик священника был рядом с церковью. Лейтенант пошел через сад, наступая на цветы (кладбище, роза на дороге, стрекоза на крышке гроба, солнце), и постучал в дверь сначала тихо, потом сильнее. Он подождал, но, не услышав никакого ответа, подошел к окну и снова постучал. В конце концов он услышал покашливанье и дребезжащий голос:

— Кто там?

Лейтенант трижды повторил свое имя и на языке священника попытался объяснить, кто он такой.

— Что вам угодно?

— Я хочу исповедаться.

— В эту пору, ночью?

— Ради бога, падре! Будьте милосердны. Мне необходима ваша помощь.

— Хорошо. Я сейчас выйду.

Лейтенант сел на ступеньку у двери. Он вспомнил баптистского старейшину времен своего детства. Что бы сказал тот, если бы увидел, как он у дверей католического священника молит принять его исповедь? Это потрясло бы и его родителей.

Воздух был напоен благоуханием жасмина, который рос около церкви. Дверь открылась, и на пороге возник темный силуэт священника. Лейтенант поднялся и отступил на несколько шагов, в полосу лунного света, словно для того, чтобы старику было легче его узнать. Священник подошел и несколько секунд вглядывался в него.

— Я вас знаю?

— Боюсь, вы меня не помните… но не так давно мы с вами разговаривали в одной деревне…

— Вы регулярно посещаете церковь?

— Нет.

Священник молча смотрел на него. Это был низенький, хилый старичок с серебряными волосами.

— Но вы по крайней мере католик?

— Нет, я баптист.

— Не понимаю… Ведь вы только что сказали, что хотите исповедаться?

— Да, падре, хочу. Это необходимо. Умоляю вас не отказывать мне в этой милости.

Через маленький дворик они двинулись к церкви. Священник зашел в ризницу, чтобы взять что-то и все так же молча открыл дверь в церковь. Внутри лунный свет, струившийся в узкие стрельчатые окна, создавал прозрачные сумерки, но священник зажег большую центральную люстру, и лейтенанту стало не по себе. Священник на миг преклонил колено перед главным алтарем и прошел в исповедальню.

— Опуститесь на колени, сын мой, — сказал он, и голос отозвался в пустой церкви странным эхом.

Лейтенант повиновался, испытывая стыд и смущение, почти как в тот далекий день, когда он мальчиком присутствовал на католическом богослужении, спрятавшись за колонной.

— Теперь откройте мне, что вас гнетет, — проговорил священник тихим голосом, почти шепотом. Лейтенант уловил запах чеснока.

— Падре, я виновен в смерти человека.

— Вы хотите сказать, что… убили кого-то?

— Да, косвенно…

— Когда это случилось?

Лейтенант ответил не сразу, стараясь сообразить, когда все это произошло.

— Немногим более получаса назад… или, возможно, час, не могу сказать точно.

Он стал излагать свою историю, начиная со встречи с Ку в комнате «Каравеллы».

— Пожалуйста, — попросил священник, — говорите медленнее и отчетливее. Я недостаточно хорошо знаю ваш язык.

Лейтенант стоял на коленях с закрытыми глазами, прижав пальцы ко лбу. Вдруг он смолк, словно забыв, о чем рассказывал. До него донесся звук приглушенного зевка священника. Он чувствовал за своей спиной присутствие статуй святых, которые следили за ним из своих ниш.

— Падре, я ищу облегчения в исповеди.

Он рассказал священнику о своем прошлом, о своей судьбе негра, об угрызениях совести. Когда он опять замолчал, священник спросил:

— Вам кажется, что вы из мести согласились на то, чтобы пленника пытали? Вы хотели наказать человека, ответственного за смерть… женщины, которую вы любили?

— Нет, падре! С той минуты, как я увидел этого бедного мальчика, я испытывал к нему только жалость, я отождествил себя с ним, будто он был моим братом. Я не питал к нему ненависти… Кто был охвачен ненавистью, так это зверь-сержант. И я не могу понять, не могу себе простить, что уступил его настояниям. Я спрашиваю себя, был ли у меня страх перед ним, физический страх? Нет, не думаю… Было другое, худшее. Что-то вроде духовного страха, если можно так выразиться. Мне казалось, что я слышу его мысли: «Этот негр — малодушный трус…» А с другой стороны…

Он замолчал. Ему показалось, что священник заснул. Но он тут же услышал его голос.

— Продолжайте.

— С другой стороны, я не хотел, чтобы позже меня мучили угрызения совести, потому что я не попытался спасти жизнь невинным людям… Мой командир не оставил мне выбора. Он не допускал и мысли, что я могу потерпеть неудачу. Обещал не задавать вопросов… Скажите мне, падре, скажите, действительно ли я хотел спасти эти жизни или просто боялся не угодить белому полковнику?.. Я в смятении… не знаю…

— Вы добились нужного признания?

Лейтенант покачал головой.

— Нет. Он выдержал все пытки. И открывал рот, только чтобы кричать от боли. И самое глупое, самое нелепое — то, что его смерть оказалась ненужной. Его сестра добровольно сообщила, где он спрятал бомбу… Она должна была взорваться в училище… не помню, в какой части города… Падре, когда я разрешил применение пытки, я думал этой ценой спасти чьи-то жизни… Или я ошибался? Ради бога, просветите меня. Я убийца?

— Не мне судить.

— Повинен ли я в смертном грехе?

Священник кашлянул и в течение нескольких секунд хранил молчание. Потом медленно, подбирая слова, он зашептал:

— Сын мой… все люди смертны. Тем, кого взрыв бомбы мог лишить жизни, рано или поздно все равно придется умереть. Ваше намерение спасти их от физического уничтожения, лейтенант, было очень похвальным, никто не станет это оспаривать… — Он снова замолчал, опять закашлялся. Казалось, ему все труднее подбирать слова. — Я думаю о принципах, которыми руководствовался ваш начальник. На первый взгляд они верны. Но… но божья арифметика отлична от арифметики людей. Начать с того, что души не имеют ни номеров, ни имен в архиве Всемогущего. Люди обладают разумом… достоинством, честью, а вы, сын мой, не проявили уважения к этому господнему созданию… позволив, чтобы его пытали, унизили… обращались с ним, как с бездушной тварью… Ранив пленника, вы ранили и бога.