Изменить стиль страницы

«Нет. Тут что-то не так. Не так! — его тревожило шершавое и упорное предчувствие. — Все лучшее в человеческом мире, из того, что сохранилось в людях: взаимное расположение, единение, — все, что было непреодолимо притягательно, война, в конечном счете, расшатает до конца, изувечит, сокрушит, убьет». И это было самым тяжелым предощущением.

ГЛАВА 8

Вернувшись в роту, Иван Татьянников сразу узнал о том, что на границе лесного лагеря снова появилась Мария и ее забрал комендантский патруль. Дело было нешуточное. Он ссутулился, то ругал ее, то жалел, то приходил в отчаяние, глубоко запустив руки в карманы, тяжело, вперевалку зашагал на поиски Сажина. В маршевых ротах началась погрузка. Переполненные полуторки и «ЗИСы» непрерывно курсировали к станции и обратно.

— Потерпи, Татьянников. Скоро будем все на платформе, там комендатура рядом. Поглядим… — вроде бы спокойно, несмотря на предотъездную кутерьму, увещевал Сажин.

— Да пропадет она там, — мрачно просил Татьянников. — Не ровен час… Ведь тяжелая она.

— Брось панику. Я к Хромову ходил, он звонил из штаба на станцию. Только…

— Что — только?

С того момента, как он узнал, что Мария была здесь, он словно потерял себя — предчувствие неотвратимой беды захватило его и не обещало отпустить.

Глядя прямо в глаза Ивану, Сажин произнес:

— Бомбили станцию перед вечером.

Вроде бы получил ответ Иван и вроде бы нет. Не мог себе представить ее под бомбежкой. Его словно заклинило. Казалось, не сдвинется с места и слова не выговорит, пока Сажин еще чего-нибудь не скажет. И тот сказал:

— Ладно, отправлю тебя на станцию. Дуй к штабной дачке и жди там.

— А командира моего, Лозового, можно? — попросил Татьянников.

Несмотря на то, что вражеские самолеты станцию вчера вечером бомбили, пути были уже расчищены и отремонтированы. Несколько перевернутых вагонов валялись неподалеку от полотна железной дороги, и местные жители разбирали обгоревшие доски. Война войной, а к зиме готовились. Все еще курилась дымком разбитая деревянная постройка. Виднелись боевые позиции зенитчиков. К погрузочной платформе подали разношерстный состав. Большинство вагонов было с боевыми отметинами. Обходчик с масленкой и молотком на длинной ручке простукивал колесные пары и приоткрывал крышки, заглядывал в буксовые камеры — проверял смазку.

Иван, а с ним Даниил сразу кинулись на поиски, но железнодорожный комендант сказал, что никакой Марии Татьянниковой у него не было, и кивнул в сторону стоящего на отшибе старинного краснокаменного строения.

Бежали что было силы.

Дежурный охранник в здание их не пустил и говорить не стал. С противоположной стороны, у черного хода, уборщица выполаскивала тряпки. Они заговорили с ней и попали в точку.

— Его и вправду нету. Отбыли куда-то. А по совести сказать, метается он по всей округе, шпиенов вылавливает. Бродют!.. Я вакуировалась, вакуировалась, как на тот свет, у меня трое в армии — все воюют… Вот меня и выловили, — она указала на дверь строения, — слава те, Господи.

— Да ты, мать, дело скажи: есть здесь жена моя Марья Татьянникова?

— С энтой стороны запрет. Слова сказать нельзя. А ее видала. Как раз пол мыла. Оне как выловили меня, так и говорят: «Отмывай здесь, мать, все чисть, санитарию наводи, не то не от фашиста, от вшей погибель придет». А сам ну нисколько не спит. Ловит!.. Дядечка что надо… Талоны в столовку дал… «Жри, — говорит, — на здоровье». И энтой твоей, за то, что в военной зоне околачивается, кулаком по столу — шарах!.. — и талон в столовку дал. А она, значит, ему: «Виновата — извиняйте». Очень самостоятельная женщина.

— А во время бомбежки вы где были? — решил схитрить Даниил.

— Уж и не помню. Меня от энтой авиации вот так колотит!

— А после бомбежки вы ее не видели? — опять влез Иван.

— Нам это говорить запрещено, — снова уперлась эвакуированная. — Кого куда деют. Смертный запрет!

Машина «эмка»-пикап проехала мимо торцовой части здания и нырнула за угол.

— Сам приехал! — все ж сообщила тетка.

… Как ни трудно было пробраться к командиру заставы особых войск, ребята к нему прорвались. Вернее, прорвался Даниил и проволок за собой ошалевшего Ивана.

Командир заставы выговаривал слова, определяющие суть дела, тихо, а ругался скверно и громко, отчего казалось, что он только и матерится. Наверно, таким способом он непрерывно будил себя, чтобы не облокотиться на какой-нибудь дверной косяк или попросту не упасть.

То была головная застава, и отсюда командира тянули на разрыв в разные стороны посыльные и два телефона — один постоянный, другой полевой, с крутилкой.

— Слушаю вас, товарищ… — сдержанно говорил он в трубку. — Да заткнись ты! — Губы шевелились в не произнесенных вслух ругательствах (это уж он на очередного посыльного), и снова в трубку: — Проверил, товарищ гене… Точно. Повторяю… В ночь, десант противника… с самолетов. Район Федорино-Ищеино… В сторону Боровск-Верея… Командир третьего рабочего батальона собрал всех… И преградил дорогу врагу… Большинство погибли… Комбат ранен кинжалом в грудь. Вынесен адъютантом — фамилия неизвестна… Выясняю… Парашютисты рассеяли второй и третий рабочие батальоны. А сорок шестой отрезан… Судьба неизвестна… Противник задержан в районе Федорин-Шубино… Нет… Другого десанта нет… Где я возьму другой?.. Это точно!.. Отвечаю… Есть головой!.. — Он опять было ругнулся, но, досадуя на себя и на обстоятельства, сплюнул в сторону. — Да это какой-то… Ну, паникер!.. Слушаюсь… Из-под земли… И закопаю!

Даниил все время заглядывал в окно. В промежутке между двумя домами виднелся эшелон. Паровоз подан и стоял под парами. Там уже никто не разгуливал — все бегали.

А командир заставы снова в трубку:

— Записываю, товарищ… Сообщил майор… Со слов начальника дорожного участка… Найду… Оторву гаду… Есть. Для красного словца… Без самоуправства… По всей строгости… Отправлю… Есть… — Он еще немного послушал и шмякнул трубку на рычаг.

— Вот так!.. Была ваша Маша, да вся вышла.

— Куда? — еле выговорил Иван.

— За кудыкины горы!

Тут не выдержал Даниил:

— Зачем же вы ее здесь держите? У нее все документы… И в роте могли спросить.

— В ро-те! — передразнил его командир и вдруг сменил гнев на милость. — Знаешь, что я тебе скажу? Катись отсюда к Маниной матери. Делать мне больше нечего, только на каждую бабу личное дело заводить. Ты что думаешь, мы здесь блох ловим? — Он уже крутил ручку полевого телефона, но ответа не было. Он продолжал крутить и уже жаловался Даниилу и Ивану: — Опять связи нет! Каждый час исправляют, а она… рвется! — Об этой телефонной связи он говорил, как о ненавистном ему животном. — С такой связью что можно делать?.. Знаешь?!

— Знаю! — с вызовом ответил Лозовой.

Ворвался вестовой с пакетом. Командир заставы тряхнул головой, будто взболтнул ее, разорвал пакет, глянул в бумагу и закричал на вестового:

— Без!.. Без всякого!.. Паникеров-провокаторов к стенке! Он что, только сегодня вылупился?! — Схватил фуражку и крикнул в коридор: — Машину к стенке… Тьфу ты… К дверям!

— Да это комендатура, застава или что?! — крикнул Даниил, но голос его сорвался и он вроде бы взвизгнул, глаза были как у разъяренного щенка, про таких говорят — «шерсть дыбом». — О живом человеке спрашиваем! Комсорг я. Комсорг!! — Это был его последний козырь, и тут он соврал, потому что комсоргом он уже давно не был. — Где она?

Командир заставы остановился на полпути, уставился на него: «Что за тип?.. Собственноручно подписывает себе смертный приговор…» — и даже губа отвисла от удивления.

— Ну ты… Дурь!.. Ты бы в фашистов так вгрызался, как в меня. Везучий. Удрябывай отсюда, да поживей, а то… — он так сжал кулак, что не только суставы, но и пальцы стали белыми. — А ну, пользуйся!

Даниил глянул на Ивана и увидел, что Татьянникову просто плевать на все эти угрозы, и его холодная отрешенность передалась Лозовому. Оба не двинулись с места.