— По-перву с каждым может случиться, — увещевает он. — Хорошо, что грязь уже не жидкая. Малость густеть начала.

Снова помогает мне взгромоздиться на широкую кобылью спину, подзатягивает всё сенно-стремянное устройство, — чтоб вся кавалерия так жила! — трогает Белую и тут же сам взбирается на свою каурую.

Теперь колонна осторожно, мерно двигалась, предположительно — «в погоне за противником». Сложность не только в том, что местонахождение последнего не было известно, но и в том, что мешок с сеном подо мной с каждым шагом лошади коварно оползал чуть вправо и вперекос… Никак его стременами и задницей выровнять не удавалось… Пожалуй, от этих попыток, наоборот, только хуже становилось… Где-то шагов через тридцать (не больше) мешок вместе со мной совсем уполз вправо, и я снова очутился на земле. Но тут повезло — не в грязь плюхнулся, а на небольшой бугорок. Суженая-умная тут же остановилась и скосила глаз, мол: «Ну, чего ты?.. Недотёпа!..» На этот раз и я отметил, что грязь стала покруче и обещает через день-два затвердеть.

Взвод или, вернее, его могучие остатки уже слегка подхихикивали, даром что сами еле-еле держались на ватниках и голых крупах своих лошадей. В конце цепочки ещё один наездник свалился с лошади и, конечно, в самую грязюку — тут посмеялись вовсю. От хохота приободрились даже лошади и оставшиеся двадцать два километра двигались, постепенно набирая скорость и сноровку — приобретая уверенность. Я научился свободно оборачиваться назад.

Самое интересное произошло под вечер, когда в пункте сосредоточения сползали с лошадей: добрая половина героев или совсем не могла шагу ступить, или еле передвигала затёкшие ноги и волокла за собой тяжёлые онемевшие зады. А я как-то ещё, хоть и чуть боком, двигался, старался сохранить выправку и остатки достоинства. Даже отдавал кое-какие распоряжения. Насчёт ночлега.

— Вот видите! — сказал гордый Петрулин. — Ране других прибыли. Потому как мы напрямик, а они зигзагами, покрепче дорогу отыскивают.

Противник пока не обнаруживал себя (и слава Богу!)

Только к рассвету нас нагнали несколько танков, преодолевших грязевые затоны. К тому времени мы променяли лошадей на молоко, на хлеб. Заодно сказали, откуда они, из какой местности — всё равно через несколько дней хозяева (если живы) появятся и заберут своих кормильцев, называя их по именам. А молоко и хлеб пришлись нам в самый раз. Если бы не иные тяжелые напасти…

ПРОСКУРОВШИНА —

КАМЕНЕЦ-ПОДОЛЬЩИНА

Не могу не пропеть «ОДУ наступательной ВШЕ-44, прильнувшей к воюющей армии»…

… В отступлении и обороне Она бытует умеренно, размножается вяло, скучает. Морщится, кое-как воспроизводит хилое потомство, в общем-то, брезгливо кемарит… Отступление ее злит, оборона— угнетает… ВОШЬ — она патриотка! Неугомонная отечественница и матерщинница. Хоть она и не подвержена панике, но упадка боевого духа и национального унижения не терпит. Ей, как пища и воздух, нужны общий всенародный подъём, массовый порыв, международный прогрессивный кураж.

Как только начинается наступление, хоть и малозначительное, Она сразу пробуждается. А в настоящем большом прорыве, мощном окружении врага, его разгроме с ней творится что-то невообразимое: она вскипает, миллиардно размножается, ликует и беснуется! Она прёт вместе с войсками в штурмовое наступление, но по-своему, с вывертом: грызёт бойца, сержанта, офицера, даже высокое командование не на жизнь — на смерть! И гонит всех вперёд, только что не вопит: «За Ро-о-одину!.. За Ста-а-а-а!.. Блядьё ленивое, несносное!!» — ну, ладно, вопит не вопит, но что-то в этом роде. И разит, разит сначала своих, чтобы они, уже в окончательном исступлении, крушили ненавистного врага…

Вот и получила Она название: «Наступательная Вошь». А «44» — по году явного, максимального проявления. Но это одна сторона её деяний. А вторая— это, слегка видоизменившись, стремительно проникать в стан врага, в его боевые порядки, даже тылы, и там … Немец, он же чистоплюй. Он понятия не имеет о настоящей вше. Не умеет думать о ней загодя. От рождения, наглец, считает себя для неё недоступным, недосягаемым… Напрасно! Она эту его особенность учитывает и внедряется в его структуры массовым проникновением, наскоком, шквалом почти кавалерийской атаки — опыт Гражданской войны огромен!.. Сабли-шашки, штыки и «максимы» ей тут не нужны: Она давит врага психически, психологически… Вошь есть Вошь! Как не крути — она наша… Родное насекомое.

Немец прежде всего «предпринимает меры», он так устроен: бани, вошебойки, первоклассная химия: мыла, порошки, растворы, притирки! Белье из парашютного шелка, в надежде что паскуда хамская, Вошь российская, соскользнет по вискозной глади и повредит себе что-нибудь… Но «хрен вам— на кочерыжку!» — она не такая дура, она выделяет некую клейкую слюну и начинает размножаться в 7,5 раза быстрее, чем на родимом советском теле, при этом вообще перестаёт скользить. А уж жалит врага (садистка!) не то что без жалости, а люто, повергая его в депрессию, не давая гаду не то что спать, а даже целиться — мешает непрестанным зудом.

А все потому что патриотизм. Он её самоё заедает и не даёт покоя. Патриотизм — штука непрерывно зудящая. Непрерывно!

Наша Родная Наступательная Едрёная ВОШЬ (сокращённо РНЕ-ВОШЬ) всей войной, неистощимым опытом фронта и тыла, да и практикой абсолютно одичавшего на наших просторах немецко-фашистского противника и врага доказала: ей для полного процветания солдатская шевелюра, холка, офицерский зачёс и даже генеральский ёжик или бобрик вовсе не обязательны. Она неприхотлива, может поселиться в любом, не только укромном, но и самом открытом всем ветрам месте. И не только защитника Отечества, но и его смертельного врага. Когда потребовалось, она бросила нас, покинула и впилась, патриотка небезвредная, в бесстыдно наступающего неприятеля. Пренебрегая опасностями, вместе с ним прошла большую часть вероломного наступления до Москвы, Сталинграда, Северного Кавказа!.. Не прошагала, скорее пронеслась, промчалась сквозь все наступательные операции, включая окружения и разгромы. Потом ловко переориентировалась (перескочила) и тут уж горделиво прошла с нами все «Неманы», «Нептуны», «Багратионы», Вислы, Одеры, Нейсе, Шпрее, превеликий, обоюдопреступный штурм и оборону Берлина… И только тут позволила себе перевести дух и издохнуть. В День Победы вошь погибает от счастья, в день поражения— от горя и угнетения… Наша трёхжильная на Победе скукожилась и скончалась. До Златой Праги (до Чехии) не дотянула. Туда мы чудом добрались относительно чистыми. И, безусловно, счастливыми. Чехи и чешки нас обласкали и отмыли до блеска, который не так-то долго держался.

За станцию Гжималув

Новая колоссальная операция, задуманная, разработанная в деталях и тонкостях всеми штабами, от Генерального до нашего батальонного, подготовленная во всех возможных вариантах, началась. Название у неё появилось: «Каменец-Подольская». Это для участников, а впоследствии выяснилось, что была она и вовсе «Проскуровская». Только с нашей стороны от города Киева до станции Шепетовка по железной дороге, а оттуда клином — на Юг, колесами и гусеницами. Входила в прорыв 4-ая танковая армия генерала Лелюшенко. Наступательная операция была расписана по часам и минутам, контрольные рубежи обозначены на картах, словно там уже стояли контролёры с флажками и секундомерами. Самые тщеславные и борзые гвардейские офицеры разведки рвались вперёд: «Кого назначат в головную группу, идти впереди самого передового отряда?..» А передовой отряд составили небывалый: танковая бригада подполковника Фомичева, целёхонькая, литая, только-только доведённая до полного штатного состава — это 95 тридцатьчетвёрок нового образца, усиленная ещё одним (четвёртым) дивизионом самоходных орудий, сапёрами, противотанковой артиллерией, мотострелковый батальон — махина. А впереди этих сил должна идти разведка!

И вот самый авангардный «боевой кортеж» поручают возглавить гвардии старшему лейтенанту Петру Романченко со взводом автоматчиков и четырьмя английскими танками «валентайн». А мы с Петром третий месяц не разговариваем: я, может быть, не совсем удачно пошутил в его адрес, а он сдуру смертельно обиделся. Ссора! «Охвицерский конхвликт». Теперь он в командирах передового разведотряда, а я пасусь в резерве.