Марчин Вроньский
Нецензурное убийство
Воскресенье, 9 ноября 1930 года
Ноябрь выдался довольно теплым, но с утра в гимнастическом зале спортивного клуба армии стужа стояла как при царе Николае. Тренер Шиманский даже в теплом свитере дрожал от холода, да и у студентов коченели пальцы. Они рассчитывали на то, что в воскресное утро зал будет полностью в их распоряжении, но сейчас половину зала занимал ринг, обычно задвинутый в угол и прислоненный к стене. На ринге уже несколько минут боксировали два каких-то типа, и открытое окно, судя по всему, нисколько им не досаждало. Они на минутку отскочили дуг от друга, тяжело дыша, как два паровоза, пыхающие клубами пара.
Обоим с виду было лет тридцать пять. Один, высокий и стройный, с тщательно выбритым лицом, был только в майке, спортивных трусах и мягких туфлях. Второй, чуть пониже и поплотнее, боксировал в обычных брюках от костюма и стоптанных полуботинках. Даже галстук не снял, только ослабил узел, а концы засунул под рубашку в тонкую темно-синюю полоску. Когда он выпрямился, студенты увидели заросшую вчерашней щетиной физиономию с резкими чертами и кривым носом, наверное, много лет назад сломанным на ринге.
— Ну вот, я опять чемпион округа, — выдал он, оскалившись в улыбке, от которой лицо его вдруг сделалось симпатичным. — Еще раунд? Какой-то ты заспанный, Стах.
— Днем высплюсь. Не закрывайте, пан Шиманский! — крикнул высокий боксер, видя, что озябший тренер двинулся к окну. — Жарко. Скажите лучше, какой счет.
— 36:20 в пользу пана Зыги, пан адвокат.
— Ну, все повторяется.
Студенты подошли ближе. Да, теперь они узнали этих двоих — те же самые лица, только моложе, они не раз видели на фотографиях в коридоре. Эти двое стояли там рядышком, позируя, подняв руки в боксерских перчатках: Зыгмунт Мачеевский — студент, 1-е место, 1924, и Станислав Леннерт — юрист, 2-е место, 1924. Только на той фотографии они не выглядели ровесниками. Вероятно, минувшие годы, не пощадив Мачеевского, оказались более благосклонны к его бывшему сопернику и тем самым как бы уравняли их в возрасте.
Вот они снова начали сближаться. Первым атаковал Леннерт. После серии коротких пробных выпадов он провел мощнейший удар в корпус, но Мачеевский принял выпад в защитной стойке и ответил прямым правым в лицо. Он лишь слегка припечатал противника, однако бывший вице-чемпион округа пошатнулся и отступил.
— Что это было, Стах? — спросил с усмешкой Зыга, размахивая для разминки руками. — Похоже, что forehand[1], потому что не боковой!
Зыга подпрыгнул и попытался ударить снова. Однако противник уже был настороже. Он не давал Мачеевскому возможности увеличить счет, хотя сам и не шел в наступление.
— Гонг, господа, — сказал наконец тренер Шиманский. — Я закрываю это проклятое окно.
Соскочив с ринга, Зыга с минуту искал взглядом шляпу, которую изобретательно повесил на столбик в углу ринга. Обнаружил он ее под настилом. Потом взял пиджак и плащ с козла в углу зала. Наблюдавших поединок студентов удивило, что Мачеевский не вынул изо рта капу — он попросту ею не пользовался.
Тем временем Леннерт потянулся в карман за бумажником и вытащил десять злотых.
— Спасибо, пан Шиманский. — Перегнувшись через канат, он протянул банкноту тренеру.
— Э-э-э, многовато, пан адвокат.
— В самый раз. Так мы заглянем еще на неделе, а, Зыга? — спросил он. — Кинешь мне пуловер?
— Ну, где-нибудь в среду. — Мачеевский бросил приятелю его пуловер. Снял со столбика свое пальто. — А душ работает, пан Шиманский?
— Не советую. — Тренер передернулся. — Там же сейчас холод собачий.
Юрист провел ладонью по щеке. Зыга по собственному опыту знал это движение. Он точно так же проверял, не пора ли побриться, и обычно приходил к выводу, что еще не пора. Зато у Леннерта этот жест означал смущение или неуверенность. Либо все было в порядке, либо Сташек чувствовал, что мелкие волоски начинают пробиваться сквозь кожу. И тут же приходилось бриться — он это делал по три раза на дню.
— До дома подбросить, Зыга? — спросил Леннерт.
— Нет, у меня дежурство, — поморщился Мачеевский. — Я на автобусе.
— Как хочешь, машина ждет.
Когда они вышли, Шиманский сунул руку в карман брюк и направился к задней двери.
— Пан тренер, а с этим что? — Один из студентов указал на ринг, загромождавший зал.
— Хотите потренироваться, уберите. Вот сюда, к стене.
Бордовый «пежо» Леннерта двинулся вниз по Липовой. Начинало слегка накрапывать, и Зыга поднял воротник пальто. Он направился в противоположную сторону, к Саксонскому саду. В автобус садиться он вовсе не собирался. В отличие от приятеля — юрисконсульта Товарищества промышленников, у которого денег куры не клюют, — Зыга был всего лишь скромным младшим комиссаром полиции. И ему было жаль сорока грошей на билет, тем более что до комиссариата всего пятнадцать минут пешего хода.
Он внушал себе, что ходить на работу пешком полезно, это развивает у полицейского оперативное чутье. И хотя на Рурах Иезуитских, прямо рядом с его домом, был круг «семерки» и «восьмерки», он каждый день экономил восемьдесят грошей, которые потом с избытком тратил на водку. А тут как раз близился удачный повод выпить в одиночестве во славу возрожденной отчизны. Он специально взял дежурство в воскресенье, чтобы 11 ноября[2] проспать весь день здоровым пьяным сном.
Поворачивая за угол, Мачеевский едва не столкнулся с двумя по-воскресному разряженными дамочками. И хоть от них самих за версту несло нафталином, от младшего комиссара дамочки отшатнулись, как от вонючего алкаша. Зыга поправил шляпу. Он и в самом деле не благоухал свежестью.
Вчера вечером ему неохота было греть воду для ванны. Ну а что морда красная — так это не от горелки, а от занятий спортом.
Вид дамочек, наверняка собравшихся в костел, напомнил Зыге, что весь национальный праздник дома просидеть не удастся. Придется показаться на мессе для полицейских — в костеле миссионеров, прямо рядом с комиссариатом. Он до сих пор не нашел подходящего предлога, чтобы как-то улизнуть от этой якобы добровольной обязанности. Ну что ж, заправиться можно и потом, перед обедом. Жаль только, что похмелье наступит утром, а не на ночь, когда его легко вылечить клин клином и порцией здорового сна.
Впрочем, Зыга рассчитывал на спокойное воскресенье — если и не для всего центрального комиссариата, то хотя бы для следственного отдела, которым руководил. Он собирался выпить кофе и наверстать задолженности в бумагах. Сделать все и сразу и, естественно, разбросать дела по всему столу, чтобы в понедельник его заместителю, младшему комиссару Эугениушу Крафту, было что раскладывать по местам. Мачеевский пребывал в столь хорошем настроении, что даже швырнул пять грошей в кружку сборщика пожертвований, вырядившегося под монструозную бутылку с соской и с надписью: «На молоко для нищих деток». Однако уже у евангелистской кирхи лицо у Зыги вытянулось. В сторону Литовской площади по середине улицы маршировал в полном составе отряд харцеров[3], лихо распевая «Серую пехоту». Их сопровождал толстощекий инструктор с маленькими усиками и множеством значков на мундире, среди которых выделялся иерусалимский крест с прошлогоднего II Национального слета харцеров в Познани.
Зыга вспомнил об этом, потому что читал о слете в том самом номере «Экспресса», который сообщал, что краковский суд освободил Александра Свержавина. «Обвинен в убийстве — наказан за неуведомление полиции» — гласил заголовок. Автор статьи распространялся о сходстве процесса со знаменитым делом Янины Боровской, которая в 1909 году застрелила своего адвоката и по совместительству любовника, однако опытные медики так и не сумели доказать, что это было не самоубийство.