В ближнем лесу раздались винтовочные выстрелы.

— Что нам делать? — спросил командир подошедшего к нему комиссара.

— Ступай с отрядом дальше, а я с одним отделением останусь возле раненых.

— Нет, это не годится…

— Но это необходимо! Нельзя их бросить одних. Ты иди на Белу Стену, а я спущусь в Мечьи Рупы. Там я оставлю при раненых Евту, а потом догоню вас.

— Не знаю, как все это получится. Мне бы хотелось быть вместе с тобой…

— И мне бы хотелось. Но нельзя бросить раненых. Если что случится, поступай так, как сочтешь нужным.

— Хорошо! — сказал Уча, глядя потеплевшими глазами на Павле. Тот ответил таким же взглядом; и оба почувствовали, что они самые близкие друг другу люди.

Отряд двинулся дальше, а Павле, обождав немного, свернул вправо в лес и стал спускаться по склону к Мечьим Рупам, где намеревался оставить раненых. Они часто отдыхали — пройдут шагов сто и опустят носилки. Туман все еще висел над горами. Вдруг раненый, которого несли Павле и Евта, запел слабым, но приятным и ясным голосом:

Падите, сила и неправда,

Народ пришел вас осудить,

Рассейтесь вы, туманы ночи…

Павле вздрогнул. Пел Сила. Так прозвали его в отряде за эту песню, которую он всегда распевал.

Несколько месяцев назад часовой привел к Павле и Уче веснушчатого мальчишку-батрака, оборванного, босого и без шапки. У него были светлые волосы и удивительно большой рот с толстыми и пухлыми губами. Смущенно улыбаясь, он рассказал, как немцы нагрянули с карательной экспедицией в их село, схватили много крестьян и повели их на расстрел. Повели и его, но он по дороге сбежал и вот отыскал партизан. Немного успокоившись и желая выставить себя перед Павле и Учей в самом лучшем свете, он все время твердил, что он — сельский пролетарий, читал листовки и знает партизанские песни, и, если они хотят, он споет им. Ему казалось, что именно эти песни — отличительный признак партизана. Подшучивая над ним, Павле сказал:«Ну-ка, посмотрим, какие ты знаешь!»

И тот, ни секунды не сомневаясь, запел дрожащим, но звонким голосом: «Падите, сила и неправда…» Сначала его песня показалась им смешной, но он продолжал петь, с огоньком и серьезно. Окружившие его партизаны тоже стали серьезны. Они почувствовали, что в этой песне батрак рассказывает о главном смысле своей жизни. Когда он кончил, Павле, растроганный, потрепал его по плечу и сказал: «Браво, товарищ Сила. Сила — твое партизанское имя. Так и зовите его, товарищи, — Сила». Сила улыбнулся, на глаза у него навернулись слезы. Обратившись к Павле, он сказал: «У меня есть просьба. Я хочу быть пулеметчиком». — «Нет, сразу нельзя, — ответил Уча. — Нужно сперва заслужить ручной пулемет. Его дают только самым лучшим бойцам».

«Тогда я заслужу его!» — воскликнул Сила.

В первом бою он сбежал. Потом привык и стал хорошим партизаном и вторым номером у пулемета. Через некоторое время Вуксан принял его в члены Союза коммунистической молодежи. Сила носил ручной пулемет, никогда не просил смены и не позволял себя сменять; только в бою уступал он его пулеметчику. Однако Сила не был удовлетворен. Ему хотелось быть не помощником, а пулеметчиком, но у него не было никаких надежд добиться этого звания. Пулеметчиками были только старые партизаны и испытанные стрелки, и поэтому ему не оставалось ничего другого, как самому добыть себе пулемет. В бою, дней десять назад, Сила упрямо бросился в атаку на немецкую «зорку», стремясь захватить ее любой ценой; в этой атаке пулеметная очередь посекла ему ноги. Партизаны взяли пулемет, и Уча обещал Силе, что он получит его, как только выздоровеет. Тяжело раненный, на носилках, Сила непрестанно заботился о пулемете, сердился на товарищей, что они недосмотрели за ним и поэтому заржавел пламегаситель, и жаловался на это Уче.

А теперь Сила пел свою песню. Голос его слабел и становился все тише.

Последнее слово — «работали» — он произнес шепотом и умолк.

— Сила, товарищ, пой… — взволнованно сказал Павле.

Но Сила молчал.

— Сила, а Сила, ты слышишь? Пой… — повторил Павле.

Они остановились и опустили носилки на землю.

— Ну, как ты там, соловей? — запинаясь, проговорил Евта, нагнувшись над раненым и беря его руку.

Рука была холодна и безжизненна.

— Умер… — прошептал Евта. Павле смотрел в лицо Силе. Маленькие глазки бойца глядели куда-то вдаль. Рот его был полуоткрыт, дыхания не было. Павле засунул руку под его куртку.

— Не бьется… Умер… — сказал он.

Евта отвернулся, снял шапку и украдкой перекрестился.

Павле выпрямился и, обнажив голову, сказал:

— Товарищи, умер товарищ Сила!

Партизаны вскочили и окружили носилки. Все сняли шапки. Раненые перестали стонать. Евта пытался закрыть покойнику глаза. Густые туманы стекались к реке. Уже давно рассвело. Бойцы вырыли прикладами могилу в снегу и опустили в нее Силу. Все молчали. Быстро вырос легкий белый холмик.

Когда они добрались к Мечьим Рупам, был уже почти полдень. Потрясенные внезапной смертью Силы, бойцы молчали. Даже раненые не подавали признаков жизни. Только когда носилки опустили перед пещерой, раненые заволновались. Им было страшно остаться здесь одним.

— Никаких разговоров! Так нужно! — строго сказал Павле. Он был взволнован, но, овладев собой, постарался объяснить людям положение вещей и обещал как можно скорей переправить их в село. Но кого же еще, кроме санитарки Ружи, оставить с ранеными — ведь их надо снабжать водой? Этот вопрос больше всего тревожил Павле. Только Евта мог успешно справиться с этим заданием. Евта хитер, находчив, у него много знакомых в окрестных селах, есть связь. Уж он бы сумел раздобыть еду. Но Павле не был в нем вполне уверен. Комиссар боялся, что попади Евта в руки к немцам, он не проявит достаточной твердости. В отряде его считали трусоватым. Партизаны говорили не «пуглив, как коза», а «пуглив, как Евта». К тому же, если ему случалось попасть в село, он пил больше, чем это разрешалось неписаным партизанским законом. И теперь, покуда раненых вносили в пещеру, Павле сидел и раздумывал: смеет ли он доверить их Евте? В эту минуту все недостатки старика предстали перед ним в преувеличенном виде, но другого выхода у него не было. Что ж, приходится примириться и пойти на риск. И Павле, который всегда старался успокоить свою совесть, решил, что Евта принадлежит к тем старым служивым из крестьян, для которых боевое задание — святыня. Они пойдут на любую опасность, даже на смерть, не потому, что они не боятся, но потому, что принимают ее как нечто должное и неизбежное. Чувство ответственности и дисциплины в них сильнее всего! А кроме того, Евта еще по-крестьянски тщеславен, и ему особенно льстит оказанное доверие… Павле подозвал Евту к себе.

— Ты видишь, в каком мы положении! Раненых нам придется временно оставить здесь.

— Вижу, я и сам едва жив! Ей-богу, не знаю, что с ними будет!

— Самое трудное — найти человека, который сумел бы охранять их и обеспечивать провиантом. Тут нужен смелый и верный человек… — начал Павле издалека, осторожно подходя к делу. — Представь себе, что сделали бы с ними враги! Они замучили бы насмерть наших лучших товарищей! Скажу тебе откровенно, я считаю спасение раненых нашей самой главной задачей. Ради отряда, ради народа они не должны погибнуть!

— Не бойся, товарищ Павле, не бойся! Среди нас найдутся такие люди, — прервал его Евта, поняв, куда метит комиссар. Широкая довольная улыбка появилась на его худощавом лице в старческих прожилках и пятнах.

Павле захотелось обнять его, но, желая, чтобы беседа была как можно более серьезной и произвела должное впечатление, он торжественно произнес:

— Товарищ, Евта! Штаб решил поручить это задание тебе. Тебе мы вполне доверяем.

— Выполню, Павле! Ей-богу! Выполню! Буду беречь их как зеницу ока. Волосу с их головы упасть не дам. Нет, ты еще не знаешь меня! Евта — старый гайдук!